Боги умирают в полночь

Можно сидеть и смотреть в окно, а можно смотреть телевизор, правда здесь телевизор не говорит по-русски, а в окне очень красиво. Здесь такие необычные дома!

Гога засмеялся и сказал, что надо подключить кабельное, чтобы телевизор говорил по-русски. У меня был диск с любимым фильмом «Москва слезам не верит» и мы смотрели его. Гога усадил меня к себе на колени, и я смирно сидела, хотя мне было не очень удобно. Гога был худой и костлявый, при этом очень высокий, и очень волосатый, я никогда раньше не видела таких мохнатых людей.

Он говорил, что настоящий мужик должен быть волосатый, все грузины такие. Я знала фильм наизусть, и потому почти не смотрела его. Мне было хорошо, хоть и не очень удобно, просто сидеть на коленях у костлявого Гоги, уткнувшись щекой в его мохнатую грудь, от которой пахло костром.

– Мне можно дружить с Гогой? – спросила я маму, когда та вернулась.

– С каким еще Гогой? С Вахтангом что ли? Ааа, он же Гога, он же Жора, поняла, – мама улыбнулась, – да, с ним можно, даже с Давидом можно.

Меня отправили спать, мама с Гогой остались на кухне и пили оставшийся коньяк. Я слышала как они ругаются, но не могла разобрать из-за чего. Ну вот, подумала я, сейчас и он уйдет. Все кто спят с мамой сначала ругаются, а потом их больше не видно. Ну что ж, переживу. Вот бы он успел свозить меня на море!

И тут в моей груди что-то сжалось. Мне не хотелось, чтобы он уходил. Пусть даже не везет меня на море, но пусть останется. Я встала с кровати и направилась в кухню, я знала, что получу пинка за это от мамы, но я должна была сделать что-то, чтобы Гога остался.

– Зачем ты ее вообще родила? – кричал Гога маме, – лучше сделала бы аборт. Такая жизнь не для детей!

– Я думала, что она сделает меня счастливой, – неожиданно спокойно ответила мама, и я остановилась в темном коридоре перед дверью в кухню.

– А разве не делает? – удивился Гога.

– Нет. Я не люблю ее. Люблю, но не так как должна любить мать своего ребенка. Ты все равно не поймешь, – мама села на стул и заплакала.

– Ты просто не знаешь нормальной жизни, – говорил Гога, обнимая маму, – тебе надо остановиться. Давай бросим все это дерьмо и уедем куда-нибудь, денег на три жизни хватит. Давай хотя бы попробуем.

Мама продолжала молча плакать. Я вернулась в кровать, почему-то мне показалось, что Гога не уйдет. Он был не такой как другие.

Однажды, когда мы жили в Якутии, пока я болела со мной сидела тетя Света, мама Сашки Щеглова.