Ночь шинигами

Перестал биться в окно ветер, затих хруст шагов по укрытому снегом тротуару, умолк треск половиц под ногами жильцов этажом ниже. Больной неподвижно лежал под одеялами, словно уже ушел в небытие. Я пересекла комнату и прижала палец к его впалой щеке.

От холодного прикосновения застывшее время выпустило из зубов его глотку, и мужчина пришел в себя, очутившись со мной в бесконечной паузе между мгновениями. В нашем крохотном мире остались лишь его рваные выдохи и скрежещущие вдохи, влажное моргание лихорадочно блестящих глаз да подергивания рук и ног на жестких простынях.

– Ты пришла убить меня? – спросил умирающий.

По сути, нет. Время его смерти было записано в высших учетных книгах с самого дня рождения, и я никоим образом не мешала свершиться предначертанному. Не палач, но освободитель. Я не в силах извлечь душу, не готовую покинуть тело.

– Да, – ответила я, шагнув ближе.

Моя тень упала на кровать, погрузив его бледное лицо в призрачную тьму.

Мужчина смежил веки и несколько раз хрипло вдохнул.

Когда же снова посмотрел на меня, в уголках глаз у него показались слезы.

– Будет больно? – прошептал он.

Я выдержала паузу: пусть помучается от неизвестности. Не моргнула, не перевела дыхание, только смотрела сверху вниз с непроницаемым выражением лица.

– Понятия не имею, – наконец ответила я. – Ни разу не умирала.

Он хотел услышать другое, но меня это не волновало. Спросил – я ответила. Зрачки мужчины расширились, превратившись в две зияющие черные пропасти, кости затряслись под тонким покровом кожи.

Он потянулся ко мне дрожащей рукой. Я наблюдала за его потугами, но даже не попыталась помочь, лишь выудила из кармана маленький стеклянный флакон.

– Рай существует? – спросил мужчина, ухитрившись вцепиться хрупкими пальцами в край моего мерцающего серебром плаща. Я взглянула на его лихорадочно трясущуюся руку: посеревшая кожа туго обтянула кости. – Жнец, умоляю, ответь мне! Я попаду в рай?

Я усмехнулась.

Больной перестал дрожать. То ли, затаив дыхание, ждал подтверждения, а может, застыл от ужаса при виде моей зловещей ухмылки у его смертного одра. Только и нравилось мне во всей церемонии, что этот взгляд, будто я нечто ужасное, потрясающее, способное порвать на клочки весь мир. Никто, кроме людей, не взирал на меня с таким благоговением.

Если честно, я не знала, куда отправляются души после освобождения.