Гость внутри

Давление, пульс, цвет век, причесать…

Я молчал. Петровичу мой ответ не нужен, он уже сделал свои выводы, и любые мои слова были бы просто подшиты в дело с надписью: «Алексей Николаевич Беляев. История болезни».

– Так-так… – Главврач рассматривал мою карточку, бормоча под нос. – Процедуры… Так… Диета… Терапия…

– Не следует ли увеличить дозу, Андрей Петрович? – влез Михалыч, воспользовавшись минутной паузой начальника. – Прогресса не видно…

– Нет никакой необходимости, Андрей Михайлович, – в тон ему ответил Петрович, раздувая шикарные, горьковские усы.

Эти усищи делали главврача похожим не то на старорусского купца, не то на эдакого классического казака. Тем более что комплекции Петрович был весьма плотной и могучей. Больные его робели. Так же как и санитары. – Вы сами знаете, что повышенная химиотерапия не приведет к положительному результату в этом случае. Это… Так-так… – Он что-то подчеркнул в карточке. – Это очень интересный и сложный случай, с которым тем не менее можно разобраться. Я в этом уверен.

Петрович замолчал, проглядывая результаты произведенных анализов и сравнивая их с пятничными. Видимо, ничего фатального не обнаружилось. Он, не глядя, сунул результаты в толпу практикантов и обратился ко мне:

– И мы уверены в успехе, правильно?

Петрович сел возле меня на койку и чисто автоматически взял меня за руку, считая пульс.

Практиканты, медбратья и сестры придвинулись ко мне ближе.

– Уверены?

Я кивнул. И подтвердил свой кивок словесно:

– Безусловно, уверены.

– Хорошо! – жизнерадостно прогудел Петрович и поверх очков посмотрел на притихшую публику. – Очень хорошо! Вас беспокоило что-то? Плохая ночь?

Я кивнул. В опухших глазах невыносимо резало.

– Беспокоило… – отозвался я. – Собаки всю ночь лаяли. Не выспался…

– О… – Петрович похлопал меня по руке. – Ничего-ничего… У вас сегодня будет спокойный день. Будете отдыхать! Но постарайтесь днем не спать. Лучше перетерпите.

Он встал и, кивнув на меня, пробормотал что-то на ухо Зинке.

Та кивала и даже пыталась что-то записать, но сбилась и только повторяла вполголоса: «Понятно. Конечно. Да. Закрою. И форточку».

Потом они оставили наконец меня в покое и занялись Ленькой.

Тот хныкал и вяло вырывался. Однако, увидев Петровича, заулыбался беззубым ртом и что-то залопотал. Мне даже показалось, что нечто осмысленное. Извинялся, что ли, за свою ночную выходку. Хотя что с него возьмешь? Больной.