Онейроптикон. Сборник снов

Не знаю почему, но мне казалось, что я ей не безразличен. Из всего написанного, может показаться, что я глубоко несчастен и глубоко в себе не уверен. Это не так. Я не сегрегирован коллегами, не выброшен на обочину общественности и даже бинты не мешают мне жить полноценной – для меня – социальной жизнью. Может, я чего-то и избегаю, но не потому, что это что-то не приемлет меня, но потому что я не приемлю это что-то. То, что я не признался Зое в своих чувствах связано лишь с тем, что мне было достаточно нашей дружбы. Стоило мне сказать ей о них, как она ответила бы взаимностью – она ждала моего решения. И я решил. Я просто не мог её принять, ведь знал, что она мне даст куда большее, чем мне необходимо – душу. А она мне не нужна. Но я влюбился в эту самую душу, и потому должен был принять обет молчания.

Я был полностью удовлетворён нашей дружбой, которая всё время силилась перейти в иную плоскость. И я сам в этом виноват. Я романтизировал нашу её.

В моменты особой слабости я вспоминаю Зою. Маленькие кулачки её шепота, которым она передавала пошлые шутки. Томные пальцы вечерних парков, по которым мы часами гуляли и смеялись.

А сотрудница… Я не помню её имени. Сомневаюсь, что она вообще когда-то мне его говорила. Пускай будет Марта. Просто улыбнулась. Мне стало приятно неловко. Сейчас мне кажется, что улыбка была какая-то прозрачная. Вспыхнула и всё. А мне достались угольки, да ещё и остывшие. (Как вспышка фотокамеры). Ну, ничего, ими хотя бы можно писать.

Нет-нет, не подумай, у меня был любовный опыт. Я спал с женщиной. С одной точно. Не мог же я спать с частью женщины. Не знаю, зачем решил это дописать. Но пускай будет, раз написал.

Позже

Любовь… Что-то много мы о ней говорим. Что это? Сидел в кафе – в коем-то веке решил выбраться из дому – и смотрел, как молодая пара, наигранно-невинно, заискивает друг перед другом, изобретает свои наречия и местоимения, убивает синтаксис. Он щекотал её щёки, играл с кудряшами волос, она целовала его в нос и хихикала. Копоть прикосновений, накалёнными от жара углями пальцев она рисовала на его лице узоры своей влюблённости. Но разве это любовь? Это же попросту коварство плоти и не более того! Любовь – это паразит на теле трупа. Это та любовь, что нам доступна. Само слово «любовь» низвело это прекрасное недостижимое чувство до плотского колебания звуковых волн и волосков кожи. Трепет от этого, доступного нам, чувства никогда не сравнится с тем сверхчувством, которое скрывается за словарём.