Повторяй с нами

– Мужчин-корректоров у нас еще не было, – сказала она, и мне по мнительности почудилась чуть ли не насмешка, от которой я и вовсе пришел в дурное расположение духа. Я и сам сомневался, а бывают ли корректоры мужчины: было что-то постыдное в этой профессии для мужика моих лет, чем бы я внутренне ни оправдывался. Но я уже не работал два года, жена устроила с рождением первенца настоящую обструкцию, и никаким мыслимым образом не удавалось ее убедить, что люди свободных профессий не обязательно должны вести строгорежимную жизнь и трудиться от звонка до звонка.

Насмешка от красивой женщины при первой же встрече, согласитесь, штука неприятная для мужского самолюбия: я закурил и нахмурился.

– Разве Герман Ильич не предупреждал, что у нас не курят? – спросила она, ручкой разгоняя дым, который, как нарочно, поплыл в ее сторону.

– А кто этот Герман Ильич? Это который двупалый и с бельмом на глазу? – равнодушно поинтересовался я, сворачивая бумажный кулек под пепельницу: они, бывает, чадят и дополнительно пованивают.

Я переигрывал, но огорчение от невозможности немедленно обладать этой женщиной переходило в раздражительную злость: холодная, бесчувственная кошка, могла бы и смолчать.

– Вот именно, – подтвердила она.

– Давайте ближе к делу… не знаю, как вас по имени-отчеству, – по-прежнему медленно и важно произнес я, соблюдая усталую интонацию умудренного старца перед капризной девчонкой.

– Тамара Васильевна.

– Душевно рад, Тамара Васильевна.

Так что у вас за вопрос был к Катерине Ивановне?

– А вы откуда знаете, что вопрос?

– У вас на лице написано. С таким видом врываются, только когда хотят что-то спросить.

– Разве я ворвалась? – Она коротко и звонко рассмеялась, очевидно, польщенная, и с готовностью разложила передо мной корректуры. – Не обращайте внимания, у меня такая манера. Холерик. Вот, посмотрите, пожалуйста, я что-то не пойму: куда вклеивать это, а куда – это?

– Пон-дю-Нёф, Шанз Элизе, – прочитал я, гордясь французским прононсом и превозмогая довольно-таки удушливый запах духов, который источала эта крашеная блондинка.

Ее кожа вблизи оказалась более увядшей, глаза просто серыми, а губы, пожалуй, уже собирались в скобку, как то водится у сухощавых решительных старух: намечались черты той, какой она будет, проживи еще столько же, то есть еще сорок. С такой конституцией не расплываются с годами, а мумифицируются.