Полет мотылька

Услышав, как тихо скрипнула осторожно прикрытая дверь, Геннадий Павлович приподнял голову и обернулся. Из умывальни вернулся сын. «Артем Геннадиевич Калихин», – мысленно произнес Геннадий Павлович. Ему нравилось, как звучало имя сына. Кроме того, оно как нельзя лучше соответствовало его внешности – опять-таки по мнению Геннадия Павловича. Артем был высок ростом и широк в плечах. Рисунок лица несколько портил лишь вялый подбородок с мягкой ямочкой, придававший двадцатичетырехлетнему парню вид закомплексованного подростка. Но кто-кто, а уж Геннадий Павлович точно знал, что сын за себя постоять умеет и свое место в жизни непременно найдет. Хотя, быть может, не так скоро, как хотелось бы. На Артеме были синие спортивные штаны, вытянутые на коленках, и белая майка без рукавов. На ногах – пластиковые шлепанцы. Через шею перекинуто полотенце. В темных, коротко остриженных волосах поблескивали капельки воды. На майке когда-то был рисунок – чей-то портрет, – но после многочисленных стирок опознать полустертую личность не представлялось возможным. Прикрыв глаза, Геннадий Павлович попытался вспомнить лицо того, кто был изображен на майке, – он ведь сам когда-то покупал ее сыну, – но ничего не вышло, – перед мысленным взором выплывало все то же серое пятно, что красовалось на груди Артема.

– Горячая вода есть? – спросил без особой надежды Геннадий Павлович.

– Нет, – Артем еще раз провел полотенцем по влажным волосам и кинул его на спинку стула.

Мысль о том, что снова придется умываться холодной водой, заставила Геннадия Павловича зябко поежиться и плотнее закутаться в одеяло.

– Я думал, ты уже ушел, – сказал он, не глядя на сына.

– Успею, – коротко ответил Артем.

Геннадий Павлович хотел было спросить сына, чего это он вдруг сегодня задержался, но вовремя успел подумать о том, что, пожалуй, не стоит этого делать. Артем давно уже был не тем мальчиком, который спешил поделиться с отцом своими успехами или рассказать о возникших проблемах. Почему-то особенно резко отец и сын отдалились друг от друга после того, как остались вдвоем. Казалось бы, наоборот должны были стать ближе, а вышло все не так. Геннадий Павлович до сих пор считал, что в том была значительная доля его вины. За десять лет, что они прожили вдвоем, мог, наверное, постараться понять сына. Но не получилось. Чем старше становился сын, тем более чужим казался он отцу.

Ну, раз сказал «успею», значит, успеет.