Избач

Выходило, дочь пошла против отца в открытую.

Когда произошел в ней этот «надлом», он не заметил. Только после него все его «отцовские» воспитательные меры стали вдруг бесполезны: несмотря на них, в темно-карих глазах дочери то и дело мелькал какой-то нездешний бесовский блеск, он улавливал его всегда, когда дочь шла против его воли. Он ее гнул в бараний рог, а она, извиваясь, ускользала.

И сегодня дочь почувствовала, что отец собирается отвести лошадей на хутор, к брату, чтобы они не достались колхозу при раскулачке. Оседлала тихо Гнедунка и поскакала.

Зачем только он научил ее верховой езде в свое время?! Задурили ей голову партийцы-дармоеды, коммуняки вшивые, она и переметнулась на их сторону. Книжонки разные почитывать стала, газетки, словами бросаться бесовскими.

То на полдня исчезнет куда-то, то лежит, прикинувшись больной, в обнимку со своей тетрадкой. Дескать, не здоровится ей. Что туда дочь записывала, в тетрадку эту – Петр Фомич не знал.

И сейчас, эвон, гарцует на Гнедунке, как победительница. Сбросить бы, взять вицу, задрать юбку да выпороть прилюдно. А еще лучше – кнутом отстегать, чтоб помнила… Не посмотреть, что семнадцать лет.

– Ну, как, Петр Фомич Лубнин? – гладя себя по видавшей виды шинельке, официально произнес Углев. – В дом пригласишь, или здесь начнем процедуру? Случай у тебя особенный, нестандартный, я бы сказал…

– Я вас в гости не звал, вы сами явились, – нехотя произнес он, глядя на дочь, пытаясь поймать ее взгляд. Но Дарья старалась отцу в глаза не глядеть, спрыгнула с лошади и затерялась за спинами уполномоченных.

– Тогда мы сами войдем, – Углев выхватил пистолет и направился к крыльцу. – Уж не взыщи, Петр Фомич. Разворачивайся и веди нас в избу!

Лубнин хотел было повернуться, но не успел, так и застыл вполоборота на крыльце.

Неожиданно рядом грохнуло так, что заложило уши… В вечернее небо взлетели снопы искр. Затрещали выстрелы, заржали лошади, запахло гарью. Гнедунок вырвал поводья из рук Дарьи. Не удержав его, она вскрикнула и растянулась во весь рост на земле.

Мимо дома пронеслись всадники, одного из которых Петр Фомич узнал: «Федька!.. Это ж Федька Чепцов! Лихой атаман!!!»

– Храповцы, похоже! – бросив на ходу, Углев, пригнувшись, побежал к забору. Про Лубнина и про то, с какой целью приехал в этот двор, он, похоже, забыл.

– Чивилинские хоромы взорвались, – рявкнул в ответ Гимаев, пытаясь удержать под уздцы запряженную в подводу лошадь. – Полыхают вовсю.