Третье февраля

Я все так же бредил, мне снилась она, но после таблетки мой призрак не пытался гнаться за нею во сне, кануть в бурный поток, разливающейся по половодью реки и прыгать за ней в черноту с отвесных кавказских скал. Я просто наблюдал, с болью, сдавливающей грудь, с нервными вздохами и металлическим холодком в сердечном серванте, как она, такая свежая, еще с видимыми признаками молока матери и девственной красоты, ускользает во все новые реалии, иные геометрии пространства и бежит куда-то, но только не ко мне, ее поклоннику.

Может, мне все грезится и написанное в этом письме-исповеди к ней, никогда не существовало. Возможно, меня, паренька, огрели по затылку деревенские хулиганы и навсегда заставили страдать по вымышленной моим воспаленным мозгом женщине, перевернувшей сознание, даровавшей мне одновременно и жизнь, и смерть. Тем не менее стоит, пожалуй, очнуться, впустить свою плоть в реалии мира и наконец узнать, было ли это на самом деле. В любом случае я должен остаться благодарным: если не сон, узнать, где она, ее домашний адрес, какие-нибудь записки и непременно ехать искать, если же грезы, то… не ломать себя, не грустить и не сожалеть за все то, что происходило со мной в бессознательном.

Конечно, запомнить или зарисовать подругу и пытаться отыскать похожую было бы также неплохо, но боюсь, что художник я никудышный. Впрочем, барышня может оказаться схожей лишь по лицу, а характер окажется сущей дрянью. Но как бы я желал, чтобы эти мгновенья ни на долю секунды не оказались сном…

II

Как русский человек любит и восхищается своей Отчизной, точно так же я был нежен к своим родным краям.

Три улицы с пятью-шестью пожеванными от времени домами (в черни ночи смотревшимися особенно страшно) гармонично сочетались в единый небольшой колхоз, работавший во славу советского правительства.

Летом можно было привольно разгуливать по прибрежным перелескам, перетекающим в смешанные леса, и вдыхать сладкий запах гноящихся от солнечных лучей лип, купаться в незамысловатой в своем потоке речке, удить там же карасей, пасти коров, к которым вечно липнут большие зеленые мухи, и слушать стук собственного сердца, перебрасываясь парой-тройкой фраз с красивыми доярками, облюбовавшими животных, как своих собственных.

Зимой деревенька начинала жить в особенном ритме – замедлялась. В холода люди жались друг к другу, зажигали свечи, топили печки, лепили всей семьей табани, укрывались теплыми одеялами, жались к новорожденным овечкам и в их тепле засыпали.