Ученик

Как он ненавидел то, что его отдали в школу на год раньше… Он часто вспоминал тот день, когда бойко оттарабанил стишок перед директором школы и прочитал страницу в букваре. Он ведь даже нацарапал какое-то предложение под диктовку. Зачем он все это тогда сделал? Не проще было прикинуться последним кретином и радостно пускать пузыри? Чтобы его прогнали с позором – и он пришел в свой первый класс в возрасте семи лет?

Со вздохом он признался сам себе, что легче бы пожалуй не было. И классом младше него учились ребята, которые как ему казалось могли бы с легкостью отправить его в нокаут одним ударом.

Его основная проблема заключалась в том, что он был отличником и учился лучше всех в классе. Получение им четверки воспринималось учителями с удивлением.

Примерно до 4 класса он радостно давал всем списывать, каждый знал, что домашнее задание можно с легкостью сдуть у него, и порой в классе доходило до локальных склок – кому первому списывать – в результате чего его всегда бережно обернутые в целлофан тетрадки мялись и пачкались.

В этом было что-то неправильное, и однажды взяв в руки измятую и надорванную тетрадь, он почему-то вспомнил, как мама аккуратно надписывала на обложке его имя и фамилию, номер средней школы и класс – округлыми и мягкими буквами, и заплакал. Он ревел как маленький и не мог остановиться – и после этого с ним перестали считаться. Да и считались ли до этого? Он не знал.

После того случая ему пришлось решать помимо своих контрольных и все остальные варианты, и он, сидевший на передней парте с напряженной спиной каждую секунду ждал, как сзади донесется шепот, произносящий его фамилию. Всегда фамилию, никогда имя. Его никогда не называли по имени, и он заранее знал, что услышав свистящий шепот, ему придется обернуться и увидеть недвусмысленные знаки – прямо указывающие ему на необходимость срочного написания шпаргалки. И фразы губами всегда произносились одни и те же. Угрозы не отличались разнообразием и не менялись раз от раза, их легко можно было прочесть по артикуляции губ. И каждый раз у него тянуло и сосало под ложечкой, когда он, не в силах противиться свистящему шепоту сзади, оборачивался назад.

Он успел бы решить не только два варианта, он бы решил в два раза больше, если бы его по-дружески попросили. Но его не просили. Никогда. У него не обязательно было просить.