Тридцать три поцелуя на десерт

Уж с ними он часами сидит, чаёвничает, эклеры мои лопает… Я прямо заранее знаю, как закажет одна из подружек нашей бургомистрши коробку эклеров, так жди, что завтра на центральную площадь прогуляться выйдет, пешком, без коляски, чтобы все успели рассмотреть, как свежа и нежна её кожа.

А вот у мастера Туга эрэ Бин вчера засиживаться не стал, кубарем скатился в кофейню и с порога потребовал стакан ледяного лимонада. Долго шептал над ним что-то – не иначе порчу от себя отводил, при этом руки у него тряслись, а на бледном лбу собрались крупные капли пота.

– Мастер Туг поправится? Или вы его в столицу лечиться отошлёте? – щедро поперчив свой голос презрением, спросила я, а целитель зыркнул на меня из-под бровей и выплюнул:

– С порченной лихорадкой в столицу? Нет уж, милочка! Я пока ещё в своём уме. Дома пусть умирает…

– Умирает? Вы что же? Даже не попытаетесь его вылечить?

Он не ответил. Залпом выпил лимонад и, не заплатив, ушёл. Я же полдня и всю ночь думала о бедном старике.

Переживала. Вспоминала, что точно делала, когда пыталась поставить на ноги маменьку и сестёр…

А утром, когда Салливан, правнук мастера Туга, зашёл в кофейню, я бросилась к нему, забыв о наших размолвках, которые случались довольно часто, в основном из-за того, что у этого парня руки были длинные, а у меня тяжёлые.

– Здравствуй! Ну, как ты? Как себя чувствует мастер? Что сказал целитель? Могу я чем-нибудь помочь?

– Помочь?

Глянул так, что я разом вспомнила, почему обхожу младшего Туга десятой дорогой и всегда стараюсь сделать так, чтобы между мною и им было какое-нибудь препятствие.

– Я что-нибудь придумаю, поверь. Когда старый козёл перестанет вонять и подохнет, а я стану хозяином этого всего, ты, маленькая заносчивая гордячка, мне очень, очень, очень сильно поможешь.

Я брезгливо сморщилась.

– Кривишься? – оскалился Салливан, рывком притягивая меня к себе. – Рожа моя тебе не нравится?

На самом деле рожа у него была довольно симпатичная.

Чистая, смуглая кожа, густые тёмные волосы, глаза большие, тёмные, в обрамлении пушистых ресниц. Да и фигурой парень был хорош. Высокий, поджарый…

Я раньше думала, что он просто бабник, а теперь вдруг выяснилось, что и мерзавец при этом. Гадость какая…

– Мне не нравишься ты, – произнесла я, даже не дёрнувшись, когда Салливан склонился к моему лицу и медленно, с оттяжкой провёл языком от виска до подбородка. – И лучше бы тебе меня отпустить.