Манекенщики

Дьявол, забери меня обратно! Я что, на ферме каннибалов? Опираясь на здравый смысл, если, конечно, он здесь уместен, могу только предполагать, что я до сих пор либо в аду, либо в каком-нибудь бесовском месте, где живьем освежевывают людей. Ну, а от чего еще можно так нестерпимо громко орать? Не решаюсь поднять глаза, дабы оглядеться, и, вперившись взглядом в тростинку, торчащую из земли, надеюсь в возможности угадать по ней, где я все-таки нахожусь. Идиотизм, правда? А, собственно говоря, откуда во мне это странное чувство? Такое ощущение, словно из меня вытрясли все приобретенные навыки здравомыслящего поведения в конъюнктуре бельмесости.

Поспешу заявить, что это совершенно не под стать моему норову, и абсолютно неуместная и, скорей всего, даже, недопустимая модель моего поведения. Хотя, сейчас вместо того, чтобы возмутиться, я испытываю какое-то непонятное тревожное чувство перед ситуацией, в которой мне выпала доля пребывать. И, пораскинув мозгами, решаю, что пора бы мне взять себя в руки.

Меня стошнило еще раз, и этот факт воистину взбесил меня.

Я оцениваю обстановку, и обстановка устроена следующим образом: я внутри постройки из гнилых досок, неподалеку от меня раскиданы клочки сена. Наверное, это сарай или конюшня, или кое-что еще в этом духе. Условия паршивые. Я предпринимаю удачную попытку встать и щурюсь от света лампы, которая оказывается прямо перед моим лицом. Какой разиня оставляет горящую лампу без присмотра в сарае с сеном? Если бы, конечно, от этого зависело, то я бы и не спрашивала такое у самой себя, а еще лучше, этот вопрос никогда бы не возникал в моей голове.

– Кхм…

К всеобщим воплям, доносящимся снаружи, прибавилось мужское кряхтение, на которое мое тело реагирует вздрагиванием. Из места, докуда не добрался свет лампы, тяжело переступая с ноги на ногу, вылез мощный силуэт человека. И как бы ни подобающе это звучало, он заправлял штаны.

– Леди, если вы желаете побаловать меня своими прелестями, то мы можем выбрать для вас более подходящую позу.

Наконец, я вижу небритую физиономию нахальника, но сейчас меня его запущенность волнует в меньшей степени. Его жуткая язвительная усмешка обнажает золотые зубы, а я почему-то оглядываю себя, и до меня доходит, на что это он так уставился: на мне брюки и рваная рубашка из которой видны мои обнаженные «прелести». Будь эта другая ситуация, дерзостник уже бы яростно бегал и издавал невнятные звуки с непонятной ни для кого просьбой пришить ему обратно язык.