За чертой

Скользкий он какой-то, с гнильцой парень. И вроде плохого–то он не сделал никому, но было в нем что-то отталкивающее. А может, ему просто завидовали остальные выжившие сироты, поскольку только у него был родной, кровный человек. И он всегда этим пользовался, а дед часто ему потакал, баловал. Степаныч же относился ко всем детям одинаково, разделяя их лишь на мальчиков и девочек.

– Может, пальнуть туда, а?

– Я тебе пальну щас, твою мать! Заткнись и рули кобылой! Пальнет он, блин! – прикрикнул на него Павел, не желая больше слушать глупые вопросы юнца.

Гена замолчал, насупился и, опустив автомат, взялся за вожжи. Группа шагом продвигалась в обход непривычно темного леса, в котором даже птицы не пели, да и вряд ли были они в этом лесу. Единственные звуки, наполнявшие этот мрачный лес, это то ли вой, то ли жалобный крик, доносящийся из брошенной деревни. Все бывшие скотники их поселения были родом из этой самой Чеховки, но после дождя там стало смертельно опасно находиться и с тех пор никто туда не совался.

Выживших из этой деревни тоже никто никогда больше не видел. Да и вообще, других выживших людей никто не видел после зимы ни в городе, ни в окрестностях, куда удавалось пройти, минуя радиацию.

Проехав злосчастный участок пути в обход Чеховки, всадники вновь ускорились, перейдя на рысь. Лошадь легко тянула за собой пустую, если не считать двух человек, телегу, и спокойно следовала за всадниками впереди. Через пару километров группа пересекла разбитую, с остатками асфальта, шоссейную дорогу и, отдалившись от нее на пару сотен метров, остановилась.

Устроив короткий привал и наскоро перекусив, чем Петровна послала, все собрались ехать дальше.

Гена взялся за вожжи и посмотрел назад. Саша запрыгнул в телегу и усаживался в ней сзади, когда со стороны Чеховки что-то треснуло громко и звонко, так, что ударило по ушам. И вслед за треском раздался жуткий, громкий, похожий на волчий вой. Протяжный и страшный, он наполнил воздух тошнотворным запахом тухлых яиц. Через несколько секунд все стихло и мир накрыло зловещей тишиной, в которой даже ветер боялся шуметь листвой деревьев.

Саша едва успел пригнуться, как Гена с диким криком и ужасом, застывшим на его перекошенном от страха лице, вдруг начал стрелять в сторону брошенной деревни. Рожок быстро опустел, а обезумевший Гена продолжал давить на спуск, дико крича и визгливо вздрагивая. Саша внезапно врезал ему правой, отчего тот, всхлипнув и выронив автомат, упал с телеги на землю и затих.