Марь

А Афанасий раньше других понял, что все – каюк. В один прекрасный день он вдруг прекратил стонать и теперь лежал тихо, так, чтобы не привлекать к себе внимания. Был бледен, словно мертвец, и на его пергаментном лице единственно живыми были только глаза, которые тоже потихоньку уже начинали остывать и слепнуть. За неделю до того, как уйти, он перестал принимать пищу. Худой до костлявости, с белым пушком редких волос на голове и с таким же чахлым пушком на скулах, он терпеливо ждал конца. А когда этот конец совсем приблизился, Афанасий с трудом встал с постели, напялил на себя что-то подобие холщового мешка – урбакэ по-здешнему – и, не глядя ни на кого, вышел из дому.

Было начало октября, снег уже успел покрыть землю и теперь сверкал своей девственной белизной, отражая холодные лучи отходящего к зиме солнца. На север зима приходит рано, а уходит поздно. Так, октябрь, считай, здесь уже не осенний месяц – зимний, с минусовой температурой как ночью, так и днем. А Афанасий даже обуви не стал надевать. Вышел, поклонился дому, не говоря ни слова, этаким легоньким жестом попрощался с детьми и женой и отправился в Долину мертвых.

Никто из эвенков не знал, где находится эта долина, но люди говорили, что об этом узнают только перед самой смертью. Дескать, само провидение отведет тебя туда в положенный час. Ушел старик, погоревали-погоревали Савельевы, дерябнули араки – водки из молока оленя – за упокой души отца и мужа, а потом стали жить дальше. Старший сын Ерёма, или, как сказал бы сосед их Фрол Горбылев, большак, продолжил дело отца-охотника, средний Ефим где-то на ягелях-лишайниках с оленями кочевал, а младший Степан преподавал в местной школе маленьким орочонам их родной язык.

Были еще две сестры, но те вышли замуж за чужаков, за якутов, которые и увезли их в свои улусы. Когда сыновья уходили на заработки, в доме оставалась мать да две невестки – жены старших сыновей. Теперь нужно было ждать, когда Степан приведет в дом женщину, но он почему-то не торопился. Ходили слухи, что он ухаживает за завклубшей Люськой, но та была русской, а потому еще вопрос, пойдет ли она за него.

Правда, русских мужиков в поселке было негусто, а которые и были, так все они женатые. Поэтому, что ни говори, а шанс у Степана все-таки был. Вопрос лишь в том, когда эта русская согласится стать женой учителя. Но да все равно Марфа Савельева, мать Степки, не верила, что завклубша станет жить в их доме. Как сказал бы Фрол Горбылев, погребает, то есть побрезгует.