Клинком и словом

Узнает корт о его оплошности, так на воинском дворе перед всей стражей плетью спину до костей исполосует, чтобы рука в другой раз не дрогнула. Надо было бы сегодня же и исправить эту досадную оплошность, так с крепостного двора еще неделю и шага не сделать. Задолжал он корту за свою неудачную поездку в Герсику. Скрипнул зубами.

– Какую девку?

– Откуда ж мне знать, – развел руками паромщик.

– Ну и ладно.

Он полез пальцами в кошель, рылся в нем на ощупь, пока не подцепил среди серебра медяк.

– Придется присмотреть, чтобы всякая зараза по городу от него не расползлась.

А ты иди. Если обратно за Скриву потащится, то стрелой ко мне. Пощупаем твоего незнакомца.

Сунул медяк Буслаю в руку. Тот скривился.

– Ну что еще? – наморщил лоб Махота, увидев вопросительное выражение лица паромщика.

– Что ж он за мешок свой так печется, что чуть не утоп? Все за него держался, пока со старшим заставы языком чесал.

– Выходит, языком чесать надо меньше! – вдруг рассвирепел стражник и пошел, не оглядываясь, к воротам Южной башни.

Буслай хмыкнул и выплюнул на ладонь серебряный, доставшийся от уродливого гостя. Презрительно прищурился в спину Махоте и проворчал:

– Чтоб тебе лопнуть от жадности.

– Брат Пяст, – позвал монах, просунув губы в щель приоткрытой двери.

– Что там? – бросил тот через плечо, не отрывая взгляда от окна.

– Приехал, – радостно выдохнул балахонник, протискиваясь в келью. – Уло, говорит, его кличут.

Старший хольд тайного сыска размахнулся и врезал кулаком в деревянный переплет рамы.

Служка присел от страха, а брат Пяст недоверчиво обернулся. Он всегда гордился своим острым зрением и знал, что не мог бы пропустить и собаку на дороге от переправы в монастырь, даже в такую грозу.

– Я никого не видел, – процедил сквозь зубы, наливаясь злобой.

– Снесло их, – заторопился монах, который тоже мечтал о скором отъезде столь мерзкого гостя. – Канат лопнул. Паромщики из стремнины насилу выбрались. Чудом уцелели. С другой стороны обители к воротам добрался.

Брат Пяст вздохнул, глянул на распятие в углу, но рук из рукавов не вытащил. Оттер монаха плечом от двери и широким шагом двинулся мимо келий. У входной двери стоял высокий, насквозь мокрый гость с таким огромным дорожным мешком на плече, словно от ствола дерева кусок отпилил и внутрь затолкал. Наклонив голову к низкорослому монаху, молча выслушал его причитания по поводу воды и глины, которыми тот собирался измазать натертые до блеска каменные плиты пола.