«The Coliseum» (Колизей). Часть 2

И здесь уж точно – испокон века! Сам Владимир-Креститель говаривал: без «мёда» «не можно на Руси». Напрасны стих и дол, и парадигма.

– Что-то не припомню… парадигму-то… – друг вздохнул. – Парадигма всегда верная и всегда последняя. Из утопленных нами.

– Ну что ты будешь с ним делать! – Куприн всплеснул руками. – Из утопленных! Нами! Пьяными матросиками! С большевичками! Или про?питая… в Беловежской пуще. Креститель головы за такое рубил!

– Так то ж наши, наши головы…

Куприн вдруг прищурился и лукаво глянул на соседа:

– Догадываюсь, получили похоронные от власти?

– Получил.

Две сотни.

– Не жалко? Ведь впереди три месяца[4 - А. Грин за три месяца до кончины, в отчаянной нужде, направил телеграмму о своей смерти в Союз писателей.]?

– Власть-то? Нет. Жалко жену.

– Да жена-то у нас одна…. Литература. Гляньте на страницы… обветшали, как и стены, – взгляд лениво скользнул по карнизу. – Ми?нули времена, а ничего не поменялось, не родилось… за «Тихим Доном»[5 - Роман М.

Шолохова.]. Кругом, как и прежде – только «Живые и мертвые»[6 - Роман К. Симонова.]. Здесь вы правы, дружище. – Куприн вздохнул и задумчиво повторил:

– Значит, не печатают…

– Да и не читают.

– Само собой, если не печатают.

– А я бы поделил вину с женой, – Грин тоже вздохнул. – Ведь и через сотню лет, будет ее жаль.

– Вину? Или вино? Не-е-т, с женой надо делить не то! – Друг похлопал романтика по плечу. – А вино я бы всегда нашел с кем, – белая шляпа весело колыхнулась.

 – Как сегодня. – И прищурил один глаз.

– Посмотрите, – Грин указал на море: – Какое удивительное видение. Осталось перекинуть трапы.

Собеседник повернул голову.

Гигантские остовы кораблей, выступая один за другим, словно укоряя друзей в «слепоте», предлагали взору «желающих испить». Чашу. Замершие толпы людей, в шинелях и бурках, мундирах без погон и портупей, смотрели куда-то поверх развалин, пытаясь разглядеть на берегу своих детей, которых не сумели защитить.

Детей, что выстоят, сохранят и возведут. Не благодаря, а вопреки лозунгам и парадигмам.

Молчанием заполненные палубы следовали мимо, покидая акваторию порта. Угрюмый мол и одинокий маяк-сосед провожали тысячи глаз по-своему: один стоном прибоя, другой – жалобными криками фонаря, словно умоляя не оставлять здесь, не бросать, как и своих лошадей, тонущих одна за другой. Тонущих с диким ржанием, не понимая, почему их бросают.