Оливковое дерево

Уходя, она еще не раз обернулась и все махала мне своей маленькой ручкой.

Ожидание было нестерпимой мукой для Шакира. Казалось, что прошла целая вечность, а отца все не было. Много народу прошло мимо него, люди шли и шли к поезду, а затем обратно, за спинами они несли холщовые мешочки, от которых пахло хлебом. Живот его надрывно урчал, он сгрыз все травинки, обкусал горькие листья кустарника и наконец заметил отца.

Тот шел с большим мешком за спиной, куда большим, чем у других, но девочки с ним не было.

– А где сестренка? – спросил Шакир.

– Нет у тебя сестренки, – ответил отец и странно улыбнулся.

Паровозный гудок громко пронесся по округе. Шакир вскочил и побежал навстречу шуму. Он бежал и спотыкался о камни, цеплялся за шпалы. Ноги его не слушались – он был слишком слаб. Снующие вокруг люди тормозили его. Поезд неспешно тронулся, а они все толпились возле вагонов. Сквозь толчею он заметил обрывок серого платья и метнулся туда. Люди шли ему навстречу, и человеческий поток не давал пробиться вперед.

Какая-то женщина вела Зайтуну за руку, затем они поднялись в пассажирский вагон и скрылись из виду.

– Зайтуна! – крикнул Шакир, но голос его растворился в реве толпы.

Паровоз громко прошипел, снова издал пронзительный гудок и двинулся прочь. Только когда поезд скрылся из виду, а толпа рассеялась, Шакир смог расслышать свой голос. Он охрип. Мальчик сидел на шпалах и горько плакал.

– Зайтуна-а-а, – раздавался его тихий стон.

Отец ждал его на том же месте. Не говоря ни слова, он сидел на камне и безразлично жевал.

Мальчик заглянул ему в глаза, но ничего там не смог разглядеть. В ответ отец молча дал ему кусок хлеба. Шакир не хотел брать, но руки сами потянулись. Он стал старательно и жадно его пережевывать, а по щекам катились горячие слезы. Это был самый горький хлеб в его жизни, он знал, что горше он уже не попробует.

Той же ночью они вернулись домой. Мать ничего не спросила, а отец не стал рассказывать. Принесенного хлеба хватило на неделю, затем были еще поезда, и каждый раз Шакир искал на станции сестренку.

Он заглядывал в вагоны, всюду шнырял, но девочки нигде не было. На расспросы отец не отвечал. Голод мало-помалу отступал, и жизнь в деревне возвращалась в привычную колею. О тех ужасных днях старались не вспоминать, и никто никогда не задавал вопросов. Не вспоминали и про Зайтуну, словно ее и не было.

Но Шакир помнил. Иногда ему казалось, что это вымысел, что он в голодном бреду выдумал себе сестренку.