Нокаут

 – Скажи маме, что я приехал и хочу есть.

– Ее, естественно, нет. Женщина уехала утром…

– Дай команду по дому, – перебил Фишбах; хлопая дверями, прошел через несколько комнат и, оказавшись в библиотеке, громко сказал:

– Добрый день, господа.

В библиотеке было много народу, в основном мужчины. При появлении хозяина они перестали разглядывать его портреты и поздоровались, лишь один недовольно смотрел на большой портрет Фишбаха и, не поворачиваясь, сказал:

– Это не годится, Пауль. Улыбка должна быть, но не такая мальчишеская.

 – Фишбах остановился за спиной говорившего. – Избиратели могут подумать, что ты несерьезный человек.

– Господин Фишбах, – к ним подошла девушка и протянула бумаги. – Должен ли заголовок быть вопросительным?

– Пройдет ли Пауль Фишбах в парламент? – прочитал один из присутствующих. – Именно так, мы не должны грубо навязывать свое мнение. Поверь моему опыту, Пауль. В начале кампании надо лишь приучать к твоему имени. Никаких утверждений.

Фишбах кивнул, просмотрел разбросанные на столе бумаги, рассеянно взглянул на свои портреты и сказал:

– Большое спасибо, друзья.

Оставьте все так, я просмотрю материалы. Извините, но я чертовски устал.

– Путь к славе утомляет, – пошутил кто-то.

Все стали прощаться, остался лишь мужчина, который был недоволен портретом.

– Что случилось, Пауль? – спросил он.

Фишбах закрыл дверь и устало опустился в кресло.

– Кампанию придется временно приостановить.

– Не говори глупости.

Что произошло?

Фишбах достал из кармана газету и посмотрел на портрет Сажина.

– Я тебе рассказывал, Эрик. Тот русский, из Маутхаузена. Завтра он прилетает. Он увидит мой портрет и поднимет скандал.

Эрик взял газету, посмотрел на серьезное лицо Сажина и сказал:

– Прошло четверть века, он не узнает тебя.

– Я же его узнал.

Эрик прошелся по библиотеке, взглянул на улыбающиеся портреты и решительно сказал:

– Надо срочно встретиться с Вальтером Лемке.

Шурик вышел из здания Шереметьевского аэровокзала, остановился у голубого металлического барьерчика, вытер его ладонью, облокотился и стал неприлично начищенным ботинком сосредоточенно водить по шершавому бетону.

Иногда Шурик поднимал голову и смотрел на самолеты, лениво гревшиеся под осенним солнцем.

По радио приторно-сладким голосом то и дело объявляли: «Пассажиров, улетающих рейсом… Париж… Нью-Йорк… Прага… Стокгольм… просят пройти на посадку».