Школа Делавеля. Чужая судьба

Все же отец у меня феид очень мягкий, душевный и слабый физически. Мама все время говорит, что сначала клюнула на отца из-за его слабости. Ей невольно захотелось его защитить от всех. А уж потом, когда распробовала его запеканочки да яблочные пироги… Дорожку от желудка к сердцу воина провинциальный парнишка легко протоптал. Теперь папа единственный, кто может воздействовать на мать своей мягкой нежной любовью. Для остальных она – бригадный генерал. Даже для нас со старшей сестрой. Хотя Сетта вся в мать, такая же мощная, высокая и непробиваемая.

И до генерала ей лет двадцать – максимум! – служить осталось, если не меньше. Именем моей сестренки уже и так южные эльфы детей пугают. А сейчас она из полугодичного отпуска по беременности и родам – засидевшаяся, домашним бытом, мужем да малыми детьми до белого каления замученная – выйдет на службу, и, я уверена, полетят клочки по закоулочкам в Темных землях. И эльфы проклянут тот день, когда родились на свет, а Сетта Пчелка вспомнила об их существовании.

– Так вот, я сегодня был в гостях у Жучары, ну ты знаешь, это сват Миролиста…

– Папа, давай ближе к делу, что за привычка в обход Заповедного леса к главному подходить?! – буркнула я.

– Да что ж ты меня с мысли-то все время сбиваешь?! – раздраженно воскликнул отец.

– Ну ладно, ладно, ну прости, папуль, – скорчила я виноватую рожицу. С папой это всегда срабатывает.

Бросив на меня укоризненный взгляд желто-зеленых глаз, папа махнул рукой и продолжил, чуть подавшись ко мне через стол:

– Так вот, к Жучаре из Грибного прилетал двоюродный брат Мякун погостить.

А ты знаешь, кто он?

Я качнула головой, но неожиданно ощутила странный укол в сердце – предупреждение.

Отец почему-то шепотом продолжил:

– Мякуна мало кто любит в Грибном. Большей частью боятся. Он – видящий!

Я невольно кивнула и, понизив голос, согласилась:

– Понятное дело. Кому ж понравится, что твоя судьба для кого-то как на ладони.

Отец виновато потупил глаза, сел на стуле ровнее, словно решая – стоит ли продолжать разговор, а я, не выдержав, поторопила:

– Ну? Что ты там натворил? Признавайся! – И не знаю почему, но стало страшно.

Хотя по моему виду этого, наверное, не скажешь.

Папа помялся, посмотрел на меня глазами голодного пса и заговорил, оправдываясь:

– Я ж понимаю, каково тебе… такой. Ты ведь моя кровиночка… А давеча так рыдала о своей горькой судьбинушке…

– Рыдала? Когда это? – вскинулась я, уже догадываясь об ответе.