Анна

И почести, что отдавались военным и засилье этих военных во всех, даже в самых маленьких городах и поселениях, было обыденностью для нас. И в годы, когда, казалось бы, мир отошёл, воспрял от эха прошлой войны, обновился и восстановился, Бог не оставил нас без новых, пожалуй, в разы тяжёлых испытаний…

Прошло меньше года, как я окончил профессиональную подготовку и стажировку в одном из крупнейших челюстно-лицевых госпиталей Колумбуса и стал носить гордый и благородный статус врача-челюстно-лицевого хирурга, как сразу же был распределён работать, а вернее было сказать даже служить, в один небольшой провинциальный военный госпиталь на самой окраине своего родного штата Огайо, в закрытом военном поселении, куда, как меня убеждали мои начальники “не сунется ни один чёрт”.

Это был 1970 год, мне было всего 25 лет, когда я окончил полный многоэтапный цикл обучения по своей специальности и уже в эти годы неумолимо и постоянной основе отбывал на десятках операций в неделю. То были и гнойные операции по вскрытию проклятых абсцессов и флегмон и чистые операции, что носили больше плановый характер, но оно и понятно.

Меня звали Томас Корнуэлл и мой род происходил из каких-то глубоких и почётных слоёв Англии, но при этом родился и прожил всю свою сознательную жизнь я в Колумбусе, потому что, когда началась война мать отправили в Америку, где казалось бы было безопаснее всего, как нас пытались в этом уверять все. Прошло практически 30 лет после войны, но в Англии я так и не побывал, никто к нам не вернулся оттуда и речей о родине мы просто больше никогда не вели. В детстве я не понимал того почему мы об этом не говорим, но с взрослением я всё осознал и больше не задавал таких вопросов никогда. Отрадно, не правда ли? Что люди с взрослением становятся, более черствея и чёрствость эта есть ничто иное как жизненный опыт, а коли опыт приводит к такому, то и жизнь не такая простая и радужная, как это могло казаться в детстве. Поэтому с тех самых пор, я понял одну главную вещь: взросление – это потеря оптимизма и красок жизни.

Почему-то сложилось так, что в какой бы коллектив я не попадал, будь то университет, резидентура или же даже работа, все всегда называли меня Томом, лишь изредка обращались ко мне в полной форме – “Томас”, толи я выглядел так молодо или же эта форма обращения была привычна для доброй половины моих знакомых. Но, впрочем, меня это никак не задевало, мне было по большей части плевать, так что реагировал на это я более чем спокойно.