Моя последняя ложь

Именно это я пытаюсь написать, царапая, создавая неровности, выводя круги.

Я добавляю новые и новые мазки, и каждая картина размером в стену постепенно поддается темному лесу моего воображения. Лес густ. Туда нельзя ходить. Там опасно. Деревья нависают, они темные и выглядят угрожающе. Лианы не вьются, а скручиваются в пружины, превращаются в удавки. Понизу все заросло кустарником. За листвой не видно неба.

Я пишу до тех пор, пока на холсте не заканчивается место. Девочек к тому времени поглощает лес, и теперь они похоронены среди деревьев, лиан и листьев, они незаметны.

И тогда я понимаю, что картина закончена, и ставлю подпись рукоятью кисти в правом нижнем углу.

Эмма Дэвис.

Это имя в таком же написании (его едва можно прочесть) теперь украшает стену галереи, приветствуя новых посетителей. Те проходят сквозь неуклюжие раздвижные ворота бывшего склада в районе Митпэкинг. Остальные стены завешаны картинами. Моими картинами. Их двадцать семь.

А это моя первая выставка.

Организуя вечеринку по случаю открытия, Рэндалл выложился на все сто.

Он превратил здание в подобие городского леса. Стены цвета ржавчины, по залу расставлены срубленные в Нью-Джерси березовые стволы. На заднем плане едва слышна легкая электронная музыка. Освещение заставляет думать, что на дворе октябрь, хотя до Дня святого Патрика всего неделя, а на улице слякоть.

Галерея набита битком. Рэндалл постарался на славу. Тут есть коллекционеры, критики и обычные зеваки. Они толкаются, споря за место у картины, держат в руках бокалы шампанского и тянутся за канапе с грибами и козьим сыром.

Меня уже представили десятку людей, и я мгновенно забыла их имена. Это важные люди. Важные настолько, что Рэндалл шепчет мне на ухо, кто они, пока я пожимаю им руки.

– Из «Таймс», – говорит он о даме, с головы до ног одетой в оттенки фиолетового.

О мужчине в безупречно сшитом костюме и красных кроссовках он шепотом произносит лишь одно слово: «Кристис».

– Впечатляет, – произносит мистер Кристис и кривовато мне улыбается.

 – Смелые полотна.

Его голос звучит удивленно, будто бы женщины на его памяти никогда не работали в смелой манере. А может, его сбил с толку тот факт, что в жизни я никакая не смелая. По сравнению с другими масштабными личностями из мира искусства я – серая мышка. Я не ношу фиолетовые наряды и яркую обувь. Сегодня я одета в маленькое черное платье и черные туфли на низком каблуке. И это по моим меркам очень нарядно.