Чернила и кость

От писца фараона Птолемея II его превосходнейшему слуге Каллимаху, архивариусу Великой библиотеки, на третий год его славного правления:

Великий царь Птолемей, Свет Египта, принял во внимание ваш совет сделать копии наиболее важных произведений библиотеки, которые будут размещены в дочерних библиотеках, в дальнейшем именуемых серапеумами, для доступа каждому и просвещения всех людей. Фараон, который в своей божественной мудрости широк и всеобъемлющ, как река Нил, соглашается с вашим разумным предложением.

По этой же причине вам надлежит изучить содержимое Великой библиотеки и составить перечень всех произведений, в ней хранящихся.

Он впоследствии будет служить отчетом об этом великом хранилище знаний о мире.

Затем вам надлежит проконсультироваться с редактором библиотеки, чтобы сделать точные копии работ, подходящих для использования в серапеумах, не забывая о необходимости предоставлять для общего пользования те произведения, которые облагораживают и просвещают людей.

Таким образом мы будем и дальше хранить знания, которые мы собрали и которым доверяем с древних времен, чтобы они дошли до будущих поколений.

Фараон также слышал ваши слова о допуске женщин без сопровождения в священное пространство серапеумов, и его божественная мудрость отвергает это предложение, поскольку более развитые умы мужчин должны наставлять женщин, чтобы те не толковали богатства, что предлагает библиотека, ошибочно. Ибо извращение знания хуже, чем его недостаток.

Фараон и боги даруют вечную милость и защиту вашей великой работе.

Дополнение, сделанное рукой Каллимаха.

Его божественная мудрость может поцеловать мою заурядную задницу. Мы ослепляем и уродуем половину мира таким невежеством, и я этого не допущу. Женщины должны иметь право учиться в серапеуме, если им хочется. Пусть казнит меня, если пожелает, но я насмотрелся в этом мире на таланты, растраченные впустую. У меня есть дочь.

И моя дочь будет учиться.

Пролог

Шесть лет назад

– Стой смирно, не сопротивляйся, – сказал отец Джессу и дал ему оплеуху настолько сильную, что на щеке остался красный след.

Джесс тут же замер. Он не хотел ерзать, но сумка, привязанная ремнями к его голой груди, была горячей и казалась опасной, будто дикое животное, которое может в любой момент вонзить в него клыки.

Джесс поднял глаза на отца, который затягивал потуже ремни на груди сына. Когда ремни сдавили Джесса настолько, что он почти задыхался, отец бросил ему старую грязную майку.