Кира Ленн

Как нежная кожа горит от грубых прикосновений. Она наклонилась вперёд и замахнулась коленом для удара в пах, но прежде, чем ударить по металлической пластине, откинулась назад и неожиданно ударила головой, прямо в лицо. Солдат попятился назад, схватившись за небритые щёки. Кровь хлестала из рассечённой губы. Он пришёл в ярость и замахнулся, но девчонка ловко проскочила под его тяжёлыми доспехами и со всех ног ринулась бежать вдоль развилистых дорог. Кира бежала долго. Везна оказалась далеко позади. За ней никто не гнался, да и неслась она так, что её не догнал бы даже умелый скакун.

Колени дрожали, но не страх гнал её вперёд, не паника, и не, вырывающееся из груди, сердце, заставляли неугомонно нестись неизвестно куда, не замечая ничего вокруг, а необузданное, дикое желание покоя, которого её лишили. Она пробежала редеющий лес, едва заметив торчащие ветки и срубленные пеньки сухой опушки. Силы уверенно покидали её, и Кира уже едва передвигала потяжелевшими ногами. Она даже не заметила, как упала на пыльную землю, оперевшись о деревянную стену местного, расположенного на отшибе, паба. Вытянутые ноги выли от усталости. Пятки кровоточили от натёртых мозолей, а кожаные сапоги начинали походить на изношенные башмаки. Глубокое дыхание пыталось успокоить бешено бьющееся сердце. Солёные волосы прилипали к губам. Ветер усиливался, продувая взмокшую шею, а пальцы замерзали, толи от очередного нависающего отчаяния, толи от вечернего холодного сумрака. Над головой колыхался толстый пергамент. Иссохшая, потёртая, пожелтевшая настолько, что казалось, висит здесь несколько лет, листовка, почти вырывалась со стены, словно вот-вот устремится на встречу свистящему вихрю. Ленн осторожно взглянула на неё, невинно протянув руку и сорвав с голой стены. Ей было плевать на случайные буквы, что смешивались в единый текст. Она знала алфавит лишь по грустным учениям матери, и могла прочитать всего пару несложных фраз, но два громких, выделенных чёрной, жирной гравировкой, слова, невозможно было спутать ни с чем. Они словно вонзились ей в голову, разогнали, и без того, бушующее сердце. Глаза заледенели. Страх забылся окончательно, словно майский снег. Осталось лишь сожаление и горечь собственной глупости, что терзали её в этот момент. На пожелтевшем, гнилом плакате была изображена Космея. Её устрашающий, дикий, безумный портрет не имел ничего общего с той девушкой, с которой Кира познакомилась в Тренне.