За чертой

Филигранно миновав площадку и не запачкав мозгами даже краешка подошвы, не тратя время на завтрак, чтобы эффект выпитого на голодный желудок виски не оставлял меня подольше, я уже шел туда, куда ноги несли меня сами по себе.

Дело близилось к вечеру, Литус и Беатриче лежали, утонув в супермягком мешковатом дизайнерском ложе, занимавшем почти всю площадь музыкальной комнаты. В маленьком помещении было спрятано столько динамиков, что звук не исходил из каких-то углов или, например, с потолка, он обволакивал вас, словно вы попали в реку из музыки, и ничего, кроме нее, больше на свете не существовало.

– Ну, включай уже! – подгоняла меня Беатриче.

– Давай, Айро, чего копаешься? – вторил ей Литус.

Ребята выглядели как нормальные подростки: худой, как щепка, Литус и полненькая Беа, оба нетерпеливые, говорили всегда «с претензией». В их возрасте я был похож на перекаченного лилипута – все из-за подогнанного под клонов-рабочих генома и регулярных гормональных инъекций.

Что касалось роста, то тут генетики Квантума просчитались: чуть ли не треть линейки до запланированных ста восьмидесяти трех сантиметров моя партия нарастила всего за пару лет, отчего на грани совершеннолетия у меня и собратьев по банкам нехило рвало крышу. Наконец-то я нашел запись песни в Базе, включил ее и плюхнулся между Литусом и Беатриче.

– Дурень! Я ж чуть не уронила! – жаловалась Беа, стряхивая с косяка пепел в коробку из-под съеденной пиццы, лежавшую у нее на животе.

Пиццы много не бывает, и огрызки коржей в опустевшей коробке казались все аппетитнее.

– Сейчас, ребята, – сказал я, приняв от Беатриче косяк и потрепав ее спутанные темные волосы, – вы услышите самое крутое дерьмо в мире. Ну, как по мне. Откопал запись в музейном архиве. Эти древние земляне слушали что-то похожее, что и мы сейчас, только звук более грязный и ламповый.

Подержав немного, я передал косяк Литусу. Дымок вместе с кашлем вырвался наружу, отделанная темной древесиной комната становилась мутной, приглушенный свет ламп, маленьких точек на потолке, в полузакрытых глазах разбивался на все цвета радуги.

Песня начиналась фортепиано, нервным и, несмотря на это, красивым вокалом давно умершего парня. Баллада древнего рокера медленно текла сквозь нас, он мастерски управлял своим голосом: то заоблачно-прекрасным, увлекающим высоко-высоко, к самим звездам, а уже в следующее мгновение маниакально-истеричным и агрессивным.