Махнём не глядя?

Теперь пять лет ты должна каждое утро вставать в четыре утра и, наскоро перекусив, работать до заката, чтобы научиться ценить время, отведённое на сон, и сдерживаться.

А всё из-за того, что 14 лет назад тебе не понравилось одно моё стихотворение. Я долго, очень долго вынашивал план мести и ждал подходящего момента. Это было лучшее из двух стихотворений, что я написал за время десятилетней ссылки в своё родное имение. Царю не понравилось другое моё стихотворение, предссылочное. Оно и понятно, не каждому нравится горькая правда.

А это очень правдивое и горько-колкое стихотворение. Бездарям за стихи, знаешь ли, десять лет ссылки не дают.

Поэтому с тобой я поступил справедливо за твоё несправедливое и сугубо субъективное бездарное мнение, которым ты глубоко задела мои высокие поэтические чувства. За то и была покарана высшими силами. Так кайся же, несчастная, кайся!

Мастер неистовой бедности

Будучи человеком, круглосуточно посвящавшим себя делу неистовой бедности, я никогда не прибеднялся.

И мысли не возникало. В отличие от некоторых. Некоторых хлебом не корми, дай только поприбедняться. Поплакаться, пожаловаться, поныть, поскулить. Некоторые могут себе это позволить. Но не я. Мне и хлеба чёрствая корка за счастье. Мне уже некуда дальше прибедняться. Я максимально беден.

Ремарк сказал, что страшно любить женщину и быть бедным. Наверное, поэтому проституки берут плату заранее, чтобы клиенту уже не так страшно было её любить, ведь самое страшное осталось позади.

И после таких резких и необдуманных слов, к тому же высказанных вслух, Ремарк в бедных районах появляться перестал. Ему там, смеясь и хохоча, часто вставляли.

Любить бедным совсем не страшно, если держаться своей социальной прослойки. Ремарк, видать, не держался  и своим чувствам хозяином не был. А теперь ему и не до женщин вовсе. Не до жиру, так сказать.

Как-то вечером я в компании своего почти такого же беднецкого, как и я, приятеля гулял по родным засранным трущобам, вдыхая милую сердцу вонь ничем не сдерживаемых и оттого развалившихся как вспоротые китовые брюхи свалок.

На свалках вперемешку с крысами привычно копошились грязные детишки в обносках. Заодно и на крыс охотились. Меня даже смех разобрал, когда я представил, как эти дети прибедняются.

И вот болтаем мы о своих нищих делах и проходим мимо обветшалого зданьица, в котором половина окон давным-давно расколошмачена мною ещё в детстве, на самой, так сказать, заре моей бедности.