Бронебойный экипаж

– Почему танк стоит? – пошатнувшись, комиссар ухватился рукой за локоть подбежавшего к нему старшего политрука. – Почему не в бою?

Соколов обрадовался, что не пришлось представляться этому человеку. Хотя разговор еще не окончен, и чем он может окончиться, угадать сложно. Комиссар был явно не в себе и тем более пьян. Наверняка удирал откуда-то с передовой, не дождавшись штаба или своего политотдела. А теперь маскирует свою трусость гневом и пытается обвинить в трусости других, не разобравшись, в чем дело.

С такими типами младшему лейтенанту уже приходилось сталкиваться, цену такому «гневу» он знал хорошо.

– Танк неисправен, – ровным голосом стал докладывать Соколов. – Мы несколько часов назад вышли из боя, прикрывая отход наших частей. Машина получила повреждения и теперь не может самостоятельно двигаться. Нужно отбуксировать танк в ремонтную мастерскую полка.

– Какой буксир? – снова начал орать комиссар. – Фашисты идут по пятам.

Вы будете здесь торчать до тех пор, пока новейший советский танк не захватит враг? Или вы умышленно намерены передать его немцам? Я приказываю немедленно взорвать неисправный танк и следовать дальше вместе с частью!

– Товарищ бригадный комиссар, – сдерживая бешенство, заговорил Соколов. – Боевой устав предписывает охранять и защищать поврежденный на поле боя танк и принимать меры к его транспортировке в ремонтное подразделение. В случае невозможности спасти материальную часть и угрозы захвата ее врагом устав предписывает уничтожить танк.

Сейчас я не вижу поблизости врага и могу организовать транспортировку…

– Что? – разъяренно пучил глаза комиссар. – Как ты смеешь! Фамилия! Твоя фамилия, младший лейтенант? Какой младший лейтенант, рядовой, рядовой штрафной роты, вот ты кто! Под трибунал пойдешь! Фамилию его запиши.

– Так точно, товарищ бригадный комиссар, – уверял лейтенант, который поддерживал пьяного политработника и пытался увести его к машине.

 – Обязательно запишу.

Соколова трясло от возмущения и злости. Его, с первых дней войны не покидавшего передовой, прошедшего столько боев, вдруг обвиняют в трусости, даже в предательстве! Рука сама рвалась к кобуре с пистолетом. Алексей не знал, что он будет с ним делать, но стойкий рефлекс уже выработался. В состоянии крайнего напряжения рука сама хваталась за оружие.