Мое советское детство

Я понял, ему нужно объяснить, что его машина вредит природе и нельзя так делать. Он поймет, не дурак же он и не капиталист, который вредит природе из жадности.

– Дядя, нельзя… – начал я. И тут он меня ударил.

Нет, не ударил. Равнодушно стукнул предплечьем в меня, словно толкнул бревном. Никакой боли, только глухой звук. Я упал на снег. И почувствовал удивление. За что?

Мужик сел в машину и уехал.

Во дворе наступила тишина. А я все лежал, оглушенный. "Я спасал природу, а он…" Как же так?

Потом встал, отряхнулся и пошел домой.

– С тобой все хорошо? – спросила мама, выглядывая из кухни. Она что-то варила. – Ты какой-то тихий.

– Да, – сказал я.

Из окна нашей квартиры я увидел пустой двор, черное пятно выхлопа. И целую гору снега, что я накидал, спасая мир.

И неожиданно почувствовал гордость.

Я пытался, но потерпел неудачу. Пусть кто может, сделает лучше.

9. Про любоффь

Дед Гоша рассказывал, как его приезжали снимать с телевидения. Как раз на Золотую свадьбу. В общем-то, снимали их обоих – и деда и бабушку, но бабушка перед камерами превращается в Хозяйку медной горы – замирает, как малахитовая.

А вот дед нет. Дед органичный и прекрасно себя чувствует. Правда, на вопросы отвечает только на те, на которые хочет. К тому же он глуховат, так что не факт, что он точно услышал, о чем журналисты его спросили. Но это не важно.

Дед рассказывает: они меня спрашивают, как вам удалось сохранить такую крепкую семью? Сколько лет прошло. А я говорю: жену свою надо любить крепко.

И все.

Смеется.

– Любить надо и все. Ясно тебе?

Я говорю: ясно.

– Я бабушку твою встретил – у нее тогда волосы были белые-белые. Красивая девка, – говорит дед. – Косы – толстущие, длинные.

И заканчивает победно:

– Вот за косы я ее и полюбил!

Третий слева, в шикарных носках – дед, крайняя справа, в косынке – бабушка.

Деда уже нет, а бабушке недавно исполнилось 82 года.

10. Моя печаль

Моя печаль – старый цирк.

На самом деле он новый, я знаю, что он новый, только изображает, что старый.

Но это все равно очень грустно.

Мой отец поет по итальянски – высоким чистым тенором, словно никогда не выкурил ни одной сигареты.

Он едет на велосипеде под куполом, по натянутому канату.

На нем – широкий белый клоунский костюм и остроконечная шляпа.

Мой отец играет на скрипке и крутит педали. Он печален, как положено клоуну, и он светел, как печаль по детству и радости, что уносит с собой детство.