Дуэлянт

Отличался тем, что у них не было вечерних рассказов матери о том, что я потомок древнего русского рода, о великих свершениях моих предков, о геройском поступке моего отца. Вот тогда и возникла эта мечта, вернуться в столицу и служить при императорском дворе, как это делали все мои предки. Я сейчас понимаю, что всем моим друзьям из детства было куда проще, над ними не висело это наследие предков.

– Ладно,– махнул рукой командир, – нет менее неблагодарного дела, чем топтать чужие мечты.

Все равно ничего не добьёшься, а только наживёшь себе врага. Хотя ты и делаешь ошибку. Я бы очень хотел тебе сказать возвращайся, когда рухнут твои песчаные замки, но зная тебя, понимаю, что ты никогда не признаешь поражение, точнее ты его не сможешь принять и выберешь крайний путь.

Командир полка наклонил цветущую ветку черешни, вдохнул аромат ее цветов и сломал с досады.

После незначительно паузы, полковой командир продолжил: «Сегодня казаки накрыли волчье логово, эх если бы ты видел эту стаю, один лучше другого, но к сожалению пришлось делать облаву, паразиты повадились резать овец у местного населения.

Так вот в логове оказались волчата необычного белого окраса, зайди на конюшню забери их. В столице падки до всякой диковины, продашь их, на первое время хватит. Ну а больше, не обессудь, ничего дать не могу.»

Владимир Николаевич замолчал, резко развернулся на каблуках и не попрощавшись ушел.

Так все и вышло. По приезду в столицу, он быстро распродал всех белых волчат, на что и справил себе новенький гвардейский мундир. Только одна сука никак не желала покидать его рук, то ее начинало лихорадить, то начинала хромать, а однажды великолепно сыграла трусливую истеричку при очередном смотре. Так и осталась у Федора.

Но теперь, когда все мечты рухнули, и нет выхода кроме крайнего, он решил отдать щенка в заботливые руки престарелого француза, дрессировщика из цирка.

Федор налил себе браги из бутылки и выпил залпом это ужасное пойло.

А ведь Владимир Николаевич был прав, он просто не вытянул жизнь гвардейского офицера в столице. Здесь было все очень дорого, и эта конура, в которой он жил, провизия и даже обычные свечи. Но последней каплей стала его поношенное за полгода обмундирование.