Суженый для Мавки

– Ведают да не ведают, а сердечко моё в крик изводится. Погляди ты в окошко на лик луны, нехорошая грядёт ночь. Нечисть всякая из берлог повылазит. Пожалей меня старую, внучек родненький. Один ты у меня и остался! – заголосила старуха, цепляясь за парня скрученными артритом пальцами.

– Что ж ты душу так рвёшь, надрываешься? Ну какая тут нечисть, бабулечка? И меня напугала, болезная. Ты приляг, отдохни, моя милая. Не успеешь ты глаз сомкнуть, а я вот уж тут. Да с уловом богатым невредим вернусь.

Скрипнув, хлопнула дверь, и ушёл Илья, не послушал он бабкино сердце, за уловом богатым в туман густой ноги сами вели его к реченьке.

Знал он берег сей, как свои пять пальцев. Всё буйное детство прошло, почитай, на крутых косогорах в тайне от родичей. С другими ребятами, что помладше, резвился кудрявый мальчонка в прохладных водах уютной речной колыбели. Вот и сейчас он без страха в туман шагнул, словно в омут бездонный с головой нырнул.

Серебром вокруг воздух струился, сияя, мрачные мысли из разума изгоняя. Вот уж водная свежесть в лицо дохнула, прохладной легкой ладошкой к щекам прильнула. Знал он заветное место, где дед Егор ставил замысловато плетёные сети, там всегда полно было всякой рыбины.

Авось не осерчает сосед, ему, Илюхе, уезжать спозаранку, хватит улова на всех. Туда-то и побрел парень, грудью раздвигая сизую бахрому. Еще долго клубились разорванные клочья, пропустив через себя живой таран, но всё- таки, поколебавшись, смыкались вновь, не оставляя и мелкой прорехи.

Устроился парень на крутом бережке да и закинул удочку в реку. Не успел оглянуться, как что-то плеснуло, леска натянулась, и вытащил довольный юнец огромного карася. Поблёскивая серебристым боком, тот занял почётное первое место в припасённом ведре. И пошло-поехало. Только успевай удилище дёргать да уловом посудину наполнять. Доволен Илья, улыбается да к чёрной водице приглядывается.

Глядь, плеснулось вновь что-то крупное, кругами глаза зарябило. Да не рыба показалась из омута, а девица, прекрасней которой нет. Тянет руки к Илье свои тонкие, платье белое стройный стан обнимает, глаза зеленью горят перламутровой, губы спелою вишней вкусить манят, льется песня из них, завораживает, словно не девица, а душа поёт. Тряхнул молодец головушкой буйною, да не исчезла наяда прекрасная.