Литератор

Литератор

Анастасия Андреевна Рындина

Знаете, я не умею писать аннотации. Всю свою жизнь я избегал их, где можно было; где нельзя – ограничивался небольшой цитатой или передавал эту обязанность редактору. Почему бы не поступить так и сейчас? «…Все писатели – которых я знаю, по крайней мере – немного странные люди. Что же до меня… Я, пожалуй, страннее их всех. Я искренне верю в то, что написанное мною сбывается: рано или поздно, так или иначе».

С огромной благодарностью Йофи за подробную медицинскую консультацию.

Он пришёл за ней – это скучно, старо, избито. 

И прекрасно.

Я так думаю.

Извините. 

Дана Сидерос, «Орфей»

Я едва нагнал его у двери кабинета, окликнул настолько вежливо, насколько мог.

– А, Пётр… Чего тебе?

Я кивнул ему на дверь:

– Того же, чего и всем, Алексей Иванович.

Лёха нахмурился, принимая возвращенную с именем официальность.

– Тоже рассчитываться будешь, Петь? Ну, что поделать, заходи.

Я зашел, прикрыл за собой дверь, протянул ему заявление на подпись. Лёха подписал его, не глядя и даже не присаживаясь на своё директорское кресло, уже натренированным за день движением.

– Прости, но в бухгалтерию за деньгами можешь не заходить. Во-первых, сам знаешь, их нет. Во-вторых, Нина тоже уволилась.

Я равнодушно кивнул, – мол, и ослу понятно, – забрал трудовую, спрятал в планшетку, висящую через плечо.

– Лёша, еще кое-что.

– Что? – отозвался Лёша с готовностью, будто рассчитывая, что может сделать для меня что-то, чтобы загладить вину.

– Сними очки, пожалуйста.

– Что? – повторяется он, но уже с недоумением. – Это еще зачем?

– В глаза тебе хочу посмотреть, – отвечаю.

– Петь, – говорит. – Прости, правда. Ну не думал я, что так всё…

– Я хочу увидеть это в твоих глазах, – уже без всякого зазрения совести вру я.

– Литератор, – вздыхает-констатирует Леша, снимая очки.

И в то же мгновение – я бью без замаха, коротко, но от всей души, – получает в табло.

Директор сгибается пополам, зажимает нос рукой, смотрит исподлобья:

– Что ж ты, сука, делаешь?

Я борюсь с желанием добавить еще, уже в диафрагму, чтобы сипел и глотал воздух, а потом – сладостное видение – сгибается на полу, а я пинаю его, пи…

Хватит.

– Тебя бы хотел спросить о том же, падла. Да только ты не ответишь. Потому что не знаешь ты, Лёха, ни-хе-ра.

Леха молчит. Видимо, действительно чувствует свою вину в том, что случилось.