Перестройка

– Зря, – буркнул Денис. – Теперь вообще не выйдет, сдрейфит. Лучше было подкараулить. Ему же в школу все равно идти, никуда бы не делся.

– Не зря, – цыкнул слюной Сыч. – И так никуда не денется. Пусть, дешевка, знает…

Договорить он не успел – из подъезда показался белобрысый пацанчик в синей школьной форме. Судя по тому, как оцепенел, завидев стоявшую перед ним троицу, ни в окно их не увидел, ни свиста не слышал, – спускался в это время по лестнице. Владик его вспомнил – тот учился в их школе, на два класса младше.

Раньше, когда в одну смену ходили, встречал иногда в школьном дворе или коридоре. Приметный больно, волосы как солома и всегда рот до ушей. Несколько мгновений белобрысый ошарашено глядел на них, затем попятился, словно надумал вернуться домой. Но встретился взглядом с немигающими глазами Сыча, еще сильней побледнел и обреченно сделал первый трудный шаг навстречу.

Сыч, как недавно с Владиком, молча повернулся и, поигрывая плечами, двинулся к выходу из двора. Теперь уже трое, шаг в шаг, следовали за ним.

Достигнув арки, Сыч резко повернулся и тихо, едва размыкая губы, спросил:

– Принес?

Пятиклассник вытянул стебельковую шею, сглотнул, раскрыл рот, но только скорбно вздохнул.

– Принес? – громче повторил Сыч и набычился. Белобрысый заговорил, тоненько, торопливо, давясь словами. Владик видел, что он не просто испуган – трясется от страха. Сбивчиво, путаясь и повторяясь, пацаненок жаловался, что негде взять ему столько денег, рассорился и с мамой, и с бабушкой, но обязательно достанет, только попозже, пусть Сыч еще немного подождет.

– Какое сегодня? – перебил его Тимоха.

– Чего? – не включился сразу белобрысый.

– Число, спрашиваю, сегодня какое? Месяц, год какой, знаешь?

– Двенадцатое октября, – пискнул тот. – Восемьдесят седьмой…

– Во-во. А срок тебе был до десятого. Память плохая? Так я ее тебе сейчас подлечу.

– Я принесу! – быстро выговорил белобрысый.

Владик, ростом предпоследний у себя в классе, о чем печалился не меньше, чем о заикании, почти на полголовы возвышался над ним, маленьким и тщедушным.

Пацанчик еще больше втянул голову в плечи, но поймал вдруг сострадание во Владиковых глазах и, с искрой надежды, обратился теперь к нему:

– Я принесу, честное слово принесу!

– Конечно принесешь, – неожиданно ласково, миролюбиво сказал Сыч. – Не захочешь ведь без глаза остаться. Но договор дороже денег. Придется тебе небольшой авансик выдать, чтобы память лучше работала.