Борюн

– Весёленькая перспектива, – отметил про себя Михаил.

Он поневоле оказался в курсе всех командирских переговоров, поскольку числился младшим штурманом, и его вахты проходили под непосредственным кураторством капитана.

Острозубый ирландский берег, приближаясь, всё увеличивался. На мостике бесцельно маячила долговязая сутулая фигура Баринова. Альберт совсем сдал, и своей кричащей никчёмностью дико раздражал экипаж. Часами он слонялся по бесполезному мостику, подобно бледной тени гамлетовского папаши. Все трое суток этого дикого дрейфа судно имело крен на правый борт.

Иногда качка усиливалась настолько, что приходилось крепко цепляться за поручни, чтобы не превратиться в беспомощную тушку, катающуюся у ног коллег. Порой крен становился смертельно опасным, и до оверкиля [3] оставались считанные градусы. Адольфыч повисал на деревянном поручне, крепко привинченном к переборке, словно гимнаст-паралитик на турнике. Скользя башмаками по накренившейся палубе, он издавал глухие, полные тоски стоны.

– Роженица хренова! Добить бы тебя, чтоб не мучился! – глядя на то, как Адольфыч  вяло и беспомощно перебирает длинными ногами, бормотал старпом. А затем  отворачивался с невыразимым презрением.

Поутру шторм ослабел. Капитан побывал в машинном отделении и, повеселевший, вернулся оттуда с трофеем, машинным маслом. Здоровенная жестяная банка была доверху наполнена густым как гуталин тавотом.

– Вот, ребяты! – объявил кэп с фальшивым задором. – Это солидол, он же тавот. Водичка-то за бортом плюс четыре.

Попадешь в такую, и через десять минуток остановочка сердца – от переохлаждения. Однако солидольчик превосходный теплоизолятор, и ежели перед купанием успеть раздеться, да им намазаться…

– Можно продлить агонию до четверти часа! – проворчал себе под нос сорокалетний матрос-палубник Георгич, стоящий вперёдсмотрящим на капитанском мостике.

***

Провидение всё же решило пресечь суицидальные намерения старого рыбацкого корыта. К полудню прекратился шторм, и, избавившись от ветрового крена, «Ореховск» встал на ровный киль.

Вскоре заработал главный двигатель. Кстати, настоящую причину его внезапных забастовок машинная команда во главе с дедом так и не нашла. Просто настроение у старого дизеля поменялось. Захотел, встал. Надоело стоять, заработал. Без объяснения причин. После обеда старпом Никита подозвал Мишку:

– Давай-ка, третий, бери боцмана. И дуйте оба в нижний морозильный трюм. Проверьте, как там наш груз.