Чапаев

– Чего дашь, Тереша, чего?.. – хохотали неуемные остряки. – На-ко семечек, пожуй, солдатик божий. Тебе шинель-то, надо быть, с теленка дали… Ага-га… Ого-го…

Терентий улыбчиво зашагал к вагонам и исчез в серую суетную гущу красноармейцев.

И каждый раз, как попадал в глаза нескладный, – его вздымали на смех, поливали дождем ядовитых насмешек, густо просоленных острот… А потом опять ползли деловые, серьезные разговоры. Настроение и темы менялись с быстротой, – дрожала нервная, торжественная, чуткая тревога.

В толпе гнездились пересуды:

– Понадобится – черта вытащим из аду… Скулили все – обуться не во что, шинелей нету, стрелять не знаю чем… А вон она – ишь ты… – И говоривший тыкал пальцем в сторону вагонов, указуя, что речь ведет про красноармейцев. – Почитай, тыщу целую одели…

– Сколько, говоришь?

– Да, надо быть, тыща, а там и еще собирается – и тем все нашли. Захочешь, найдешь, брат, чесаться тут некогда – подошло время-то он какое…

– Время сурьезное – кто говорит, – скрепляла хриплая октава.

– Ну как же не сурьезное. Колчак-то, он прет почем зря. Вишь, и на Урале-то нелады пошли…

– Эхе-хе, – вздохнул старина – маленький, щупленький старичок в кацавейке, зазябший, уморщенный, как гриб.

– Да… Как-то и дела наши ныне пойдут, больно уж плохо все стало, – пожалобился скучный, печальный голосок.

Ему отвечали серьезно и строго:

– Кто ж их знать может: дела сами не ходют, водить их надо. А и вот тебе первое слово – тыща-то молодцов!.

. Это, брат, дело – и большое дело, бо-ольшое!.. Слышно в газетах вон – рабочих мало по армии, а надо… Рабочий человек – он толковее будет другого-прочего… К примеру, недалеко ходить – Павлушку возьмем, Лопаря, – каменный, можно сказать, человек… и голову имеет – не пропадет небось!

– Кто говорит, известно…

– Да не то что мужики, – ты, вон она, на Марфушку на «Кожаную» глянь, тоже не селедка-баба. Другому, пожалуй, и мужику пить даст.

Марфа, ткачиха, проходя неподалеку и услышав, что речь идет про нее, быстро обернулась и подошла к говорившим.

Широкая в плечах, широкая лицом, с широко открытыми голубыми глазами, чуть рябоватая, – она выглядела значительно моложе своих тридцати пяти лет. Одета в новый солдатский костюм: штаны, сапоги, гимнастерка, волосы стрижены, шапка сбита на самый затылок.

– Ты меня что тревожишь? – подошла она.

– Чего тебя тревожить, Марфуша, – сама придешь.