Мессия

Он хотел ее отнять, но она удержала ее в своей почти насильно, – грубо и нежно вместе, и посмотрела ему в глаза, улыбаясь. Он отвернулся и уже не покраснел, а побледнел чуть заметно под бронзовой смуглостью кожи: «как дитя, испугался».

Так бывало при каждом свидании: прелесть ее, всегда новая, удивляла его, как чудо. О, это слишком стройное тело, слишком узкие бедра, угловатость движений, непокорные завитки слишком коротких, иссиня-черных волос, и мужественно-смуглый, девственно-нежный румянец, как розовый цвет миндаля в густеющих сумерках, и темный пушок на верхней губе – «смешные усики»! Девушка, похожая на мальчика.

Это – всегдашнее; а новое – что девушка вдруг не захотела быть мальчиком.

Отпустила руку его, тоже покраснела и заговорила о другом:

– Виноват не плоильщик, а я сама не умею носить – сразу видно, что не египтянка.

– Нет, не по одежде видно, а по лицу и волосам.

Она не носила парика и даже не заплетала волос в тугие косички, по здешнему обычаю.

– А Тута… Тутанкатон говорит, что мне лучше «колокол» идет.

«Колокол» была расширенная книзу юбка критских женщин.

– О, нет! Ты в нашей одежде еще больше… – начал он и не кончил; хотел сказать: «больше сестра», и не посмел: «сестра» по-египетски значит и «возлюбленная». – Еще прекраснее, – кончил он с холодною любезностью.

Оба говорили не о том, о чем думали; думали о важном, а говорили о пустом, как часто бывает, когда один уже любит, а другой еще не знает, полюбит ли.

Дио помнила обет девственных жриц Диктейской богини:

Лучше в петлю, чем на ложе

Ненавистное мужей!

Ненавистной казалась ей мужская любовь, как жаркое солнце– подводным цветам.

Но вот, и в любви, как во всем: умерла, и началась другая жизнь, другая любовь – любовь сквозь смерть, как солнце сквозь воду, и подводным цветам не страшное; или как это зимнее солнце – детская улыбка сквозь сон.

– Когда едешь? – спросил он опять о самом важном как о пустом.

– Не знаю. Тута торопит, а мне и здесь хорошо…

Посмотрела на него, улыбнулась, и мальчик исчез, осталась только девушка.

– Хорошо с тобой, – прибавила так тихо, что он мог и не слышать.

– Уедешь, и больше никогда не увидимся, – сказал он, опустив глаза, как будто не слышал.

«Мальчик мой робкий, смешной – зимнее солнышко!» – подумала она с веселою нежностью и сказала:

– Отчего никогда? Ахетатон от Фив недалеко.

– Нет, город его для нас – тот свет… «Его – царя Ахенатона», – поняла она.