Смертная чаша

Хворостинин легко отмахнул топориком, с уму непостижимой быстротой вырвав его из-за пояса, и сей же час упер острие клинка бугаю в кадык. Малая капелька побежала по сероватой, в черных пляшущих разводах, поверхности.

– Брось, фефел. Жизнь недорога? – с укоризною вспросил Хворостинин.

Рядом молча катался в снегу тощий худой мужик, пытаясь срастить две части разрубленной губы и выплевывая осколки зубов. Рогатина его воткнулась рожном в снежный навал.

– До-ро-га?… – прошептал бугай, роняя клевец.

А уронив, тотчас заревел в голос, будто обиженный младенец. Слезы потекли по щекам его в два ручья.

Малорослый мужик с цепом метнулся было в лес, другой дернулся к обочине. Но тут Хворостинин прикрикнул на всю разбредавшуюся братию:

– А ну стоять! Стоять, снедь рачья!

И все застыли, послушавшись его властного голоса.

– Фофаны, истинно фофаны, – ухмыляясь, молвил бритый.

Тот, что был с цепом, бухнулся на колени:

– Не губи, боярин! Помилосердуй!

И тут все, кроме бугая, от страха одеревеневшего, да трех раненых, умывавшихся кровью, разом встали на колени.

Со всех сторон понеслось:

– Ради Христа! Не убивай! Мы не по воле своей! Мы христьяне, у нас детки дома! Пощади, боярин! Бога не гневи! Помилуй, помилуй!

Бугай наконец ожил. Медленно увел он пальцами топорик от кадыка, отвесил земный поклон, и лишь потом осмелился заглянуть в глаза Хворостинину.

– Смилуйся… Молим тя, – и вдруг повалился Дмитрию Ивановичу в ноги, пронзительно крича:

– Меня возьми! Одного! Оставь мужичье, засельщину! Я таперя за старшого, я холоп боевой! Кинь мужичье! На мне грех! Меня ссеки! Одного! А-дна-во-о-о!

– Цыц! – гаркнул Хворостинин.

Все умолкли. Лишь раненые стонали.

– Как зовут?

– Я-то? Прозвищем Гневаш Заяц, – ответил бугай, не отрывая лица от снега. – А крещен Михайлой.

Хворостинин изумленно покачал головой.

– На себя берешь?

– Беру, боярин. Чем оделишь, за всех прийму…

– Эвона… Первой тут боевой холоп глазницу нынче себе ковыряет, другой пальцы свои кривые по снегу ищет, и оба они тебя тут нарочитее.

А ты, Заяц Разгневанный, стало быть, чужое воровство на себя берешь?

– Беру… – глухо подтвердил бугай.

Дмитрий Иванович молча развязал калиту на поясе, не глядя зачерпнул горсть серебряных копеечек да бросил на утоптанное место.

– Хоть и дурень, а праведный… Ради твоей дуроломной праведности всех милую. На-ко, увечным на лечбу, голодным на хлеб. Забери.