Темные машины

Пока нет войны, голода и болезней, оно убивает тебя сравнительно медленно. Но убьет в конце концов, можно не сомневаться. Сотрет штришок за штришком, и ничего не останется. Даже царапины в чьей-нибудь памяти…

– Код устарел, – выплюнул коротышка с таким отвращением, словно устаревший код ощутимо вонял продуктами разложения. – Когда и где получал?

Старик пожал плечами. Странное дело, он помнил чужой язык в достаточной степени, чтобы прочесть надписи на автобусе, в том числе матерные, но не помнил название свой родной страны.

Хотя отец когда-то много рассказывал о тех местах, откуда сбежал, преодолев три границы.

– Какого хрена прикидываешься?!

– Спокойно, Хайнц, – вмешался высокий. Он снисходительно улыбался. – Вероятно, мы действительно имеем дело с избирательной амнезией (еще одно незнакомое старику словечко). Критический возраст. Представь, что ему довелось пережить. Нет, лучше тебе даже не представлять. Не так ли, господин никто из ниоткуда?

Старику было все равно – никто, ниоткуда. Слова ни в малейшей степени не задевали его, скользили по поверхности сознания, не оставляя царапин.

Другое дело – насилие, оружие, угроза физическому существованию. А болтовню коменданта он уж как-нибудь перетерпит, лишь бы его люди побыстрее закончили.

– Согласно последней переписи, у тебя есть сын… восемнадцати лет, – констатировал плюгавый Хайнц. Теперь в его гляделках было больше злобы, чем в мутных глазах терьеров. Те были просто бессловесными тварями. Этот был тварью с пониманием.

– Есть, – согласился старик.

 – Он не в своем уме.

– Конечно, – ухмыльнулся Хайнц. – А еще немой, безрукий, хромает на обе ноги. Как мне надоели эти сказочки, – он посмотрел на солдат, будто ожидая сочувствия. Те из вежливости заржали. Они тоже не раз слышали эти сказочки. Комендант разглядывал окрестности с видом человека, который по счастливой случайности не имеет к происходящему ни малейшего отношения. – Зови его сюда, деревня. Мы сами определим, достаточно ли у него мозгов, чтобы служить республике.

И заткни свою бабу.

Старик только сейчас понял, что жена по-прежнему тихо плачет, подвывая. Это действовало бы на нервы, если бы они у него остались. Но он давно казался себе чем-то вроде старого матраса, набитого гнилой соломой, – матрасом, который безропотно впитает что угодно: пот, слезы, кровь, мочу… Он не всегда был таким. Беспозвоночным его сделала Ноябрьская резня сорок третьего года, когда он за одну ночь лишился родителей и младенца-первенца.