Клетка и жизнь

связано столько в моей жизни, что все время кажется, что я и сейчас могу приехать в их с Линой скромную (тогда казалось – роскошную!) квартиру и рассказать, что я делаю, какие статьи публикую, и выслушать его похвалу, за которой всегда следовал заряд острой критики, причем «в яблочко».

А в голове вспыхивают все новые картинки, слышатся голоса из далекого и не очень далекого прошлого. Удивительно, что память сохранила моменты вроде бы и совсем неважные.

3. Сотрудник Ю.М

К третьему курсу мехмата, на котором мы все учились, я стал ходить в лабораторию Белозерского в корпус А. Произошло это не без Ю.М. Как-то дома у Гельфанда, в присутствии Васильева, речь зашла о моем будущем. Гельфанд стал обсуждать ограниченность математики: дескать, бедная наука, всего только и может, что посчитать, как вращается один электрон вокруг атомного ядра. То ли дело биология, которая хоть пытается что-то понять. Проживи ты хоть сто лет, сказал Гельфанд, – математика как математика в биологии не понадобится: в лучшем случае как навык четкого мышления. В конце концов, хотя Юрий Маркович и выразил некоторые сомнения в ограниченности математики, результатом этого разговора стала договоренность, что Ю.М. пустит меня в лабораторию мыть посуду.

Конечно, я вскоре понял: Гельфанд определил, что хотя на мехмате я учился и неплохо, но больших способностей к математике у меня нет, а общаясь с биологами, он, видимо, решил, что биологией и малоспособный человек может заниматься успешно. И оказался прав.

Мытье посуды – ответственнейшая работа. Пластика тогда не было, а на плохо вымытых стеклянных чашках Петри клетки не росли. Таким образом, работа всей лаборатории зависела от того, кто мыл пипетки, флаконы («матрасы») для клеток и чашки Петри. Нужно было окунать все это хозяйство в хромпик, брызги которого проедали, к огорчению моей мамы, дырки в моих свитерах – зимой, и в рубашках – летом, а потом двадцать раз ополаскивать в воде, заворачивать в бумагу и стерилизовать при высокой температуре в сушильном шкафу.

Через некоторое время Ю.М. и Оля Иванова решили, что я выполняю эту работу квалифицированно, и меня допустили до опытов.

Биология оказалась захватывающей наукой, потому что, как выяснилось, в отличие от математики, на простейшие вопросы не могу ответить не только я, но и сам профессор Васильев! Он никогда не строил из себя важного ученого и с удовольствием обсуждал любые мои соображения.