Я сделал тебе больно

В прошлом у меня была возможность отстоять своё достоинство, совершенно не переживая о последствиях, и показать им, что я не вещь, которой можно свободно пользоваться ради забавы. Но с недавних времён я вынужден быть взрослым, сдерживая свой нрав. Ведь я пообещал своей маме, что буду вести себя достойно и не буду доставлять неудобства тётушке Марте.

Ныне эти двое вновь пытаются подговорить меня на очередную шалость, заранее ими подготовленную и безупречно продуманную.

– Да отвянь ты, – Гунтрам махнул своей мясистой рукой в сторону Фрауке, – Эй, коротышка, ты и сам занешь: у тебя нет выбора.

Либо ты выполняешь, либо… – ехидно улыбаясь, одутловатое тело толкает меня в плечо, а затем тут же облокачивается всем весом, – я тебя прибью. Видишь, как всё легко.

Фрауке в который раз нахмурила свои светлые, идеально ровные бровки, а затем оглянулась по сторонам.

Неужели не хватает смелости показать своё истинное лицо окружающим?

– Кретин, ты даже не удосужился проверить: есть ли кто вокруг иль нет.

Ещё раз такое повторится, и я тебе устрою незабываемое веселье. И, поверь мне, мой дорогой Гунтрам фон Шульц, ты очень… Очень пожалеешь об этом, – произнесла она ловко, по своему обыкновению.

Язык у неё подвешен так же, как и у её матери, но сейчас говорила она с угрожающей интонацией, которая характерна зрелым, суровым женщинам.

Есть у Фрауке особенность. Она никогда не подходит к толстяку ближе двух метров и запрещает переходить за свои выдуманные границы.

И касается это всех, кто вызывает у неё эстетическое отторжение, – нерушимый закон истинной леди. Поэтому сформировала в себе удивительное искусство голоса, чтобы при необходимости показать свою власть и силу.

Гунтрам искренне боялся своей, как большинство называли её, хрупкой и милейшей, подруги. Каждый раз, когда она угрожала ему и манипулировала им, его несуразное лицо, с и так жирными румяными щеками, наливалось неестественно красным цветом. И походил он уж точно не на помидор, а на здоровый воздушный шар.

Глаза его выражали неподдельные эмоции страха, а голос его становился визгливым, подобно затравленной свинье.

– П-прости…

И так всегда. Негодный мальчишка никогда не осмеливался говорить больше этого слова, даже если он был прав. Не умеет отстаивать свою позицию. Думаю, именно поэтому его отец частенько утверждал, что его сын – настоящий трус.

Вот видишь, Гунтрам, мы с тобой похожи.