Сибирский гамбит

1

Лузин сидел на пропахшем нефтью колене трубопровода и рассеянно поглядывал на корсака – серовато-желтого, с облезлым хвостом и впалым животом каракумского лиса. Голод победил страх, и корсак с надеждой и отчаянием смотрел на человека маленькими, слезящимися глазками. Зверек подошел совсем близко, до него было шагов десять.

«Плохо тебе, видать, в эту весну, людей даже не боишься», – вяло подумал Лузин и, вытащив из кармана парусиновой спецовки сухарь, бросил пришельцу. Корсак трусливо шарахнулся в сторону и клацнул челюстями, но потом, опасливо кося на человека воспаленным белком, осторожно стал подбираться к сухарю.

Жалобно-тонко засвистел воронеными дырочками плоского носа.

– Дают – бери, бьют – давай сдачи. Чего уставил буркалы?

Корсак сжал желтыми клыками сухарь и затрусил к песчаным барханам – там у него била дыра.

Лузин долго глядел зверьку вслед… Плохой сегодня денек. Душно, гудит в ушах. Не забыть бы отправить керн в Ашхабад. И с Абдурахманом надо позаниматься – как бы опять не завалил этот беззаботный джигит экзамен по тектонике.

Внакладе от этого будет только Лузин. Коллекторов трест не дает. Остается только одно: готовить на месте… Но почему так долго нет ответа из Москвы? В чем дело?

Лузин вздохнул, окинул грустным взглядом барханы. Он стоял на высоком песчаном заструге, щуря от солнца серые, в синеватых обводах, глаза. Желтая земля пустыни ощетинилась хохолками ярко-зеленой муравы и пышными шарами верблюжьей колючки. Внизу, там, где раскинул свои скрюченные, почти стелющиеся по песку ветви саксаул, оловянно полыхали лужицы воды в такыре.

А еще дальше, – примерно в полутора километрах, – дрожали и двоились в белесом мареве железные скелеты буровых нефтепромысла.

Ну и температурка! Градусов тридцать пять, наверно. И это – в апреле. Что же дальше будет? Такое чувство, словно не воздух втягиваешь, а пьешь кипяток.

Лузин расстегнул ворот сорочки, губы сморщились чуть заметной усмешкой. Как все быстротечно, неустойчиво! Недели через две зеленого цвета тут не будет и в помине.

Серовато-желтые бодылья верблюжьей колючки, немощные палки полынка, темные рогатины ферулы – вот и весь пейзаж. Да и вода в такыре исчезнет до следующей весны, такыр потрескается на многочисленные плитки с задранными оранжевыми краями. С юга шаркнет раскаленным зноем, закрутит песчаные смерчи злой ветер афганец. Все станет угрюмым, опустошенным… Сюда бы парочку сибирских кедров.