Паладины

Внизу толстая дама, сидящая за стойкой регистрации, уверила его, что никто мимо нее не пробегал и не проходил, хотя глаза женщины при этих словах подозрительно бегали. В ответ на предложение вызвать полицию портье так странно посмотрела на Торвала, как будто перед ней стоял совершенный дурачок.

Сигпорссон вернулся в номер, вызвал по сотовому сестру. Кати поупиралась, но явилась через полчаса.

Еще через сорок минут они покинули гостиницу.

В такси, увозящем их в сторону вокзала, Торвал под непрерывный зудеж сестры вспоминал, что же такого необычного он заметил в незнакомце.

Лицо? Тату? Может, пальцев не хватало на какой-то руке? Ведь резало что-то глаза?!

Парня передернуло. И верно… Глаза! Необычные, широкие, похожие на большую черную миндалину… С неестественными, громадными черными зрачками…

Сигпорссон вытер выступившую испарину.

4

1095 год

Новое – это всегда забытое старое. И, что бы ни случалось на свете, всегда найдется тот, кто вспомнит, что похожее уже где-то когда-то имело место, и, возможно, не раз.

Но тому, что захлестнуло осенью и зимой 1095 года Европу, не находили аналогов даже самые знающие мудрецы. Творилась история. Плохая ли, хорошая – то, что сейчас происходило в деревнях и городах Франции, Бургундии, Прованса и Нормандии, в Лотарингии, Тоскане и Наварре, что кипело в головах бессчетных слушателей захлестнувших Европу тысяч проповедников, ведомых не знающим усталости «Вестником Господа» Петром Пустынником, – все это было внове.

Все в первый раз.

К каждому человеку с тонзурой, появившемуся в селении, подбегали сразу, как дети бегут к отцу, принесшему сладости. Его обступали, спрашивали, задавали вопросы и слушали, слушали. Речь Урбана Второго о притеснениях христиан разошлась по Европе, в течение месяца достигнув самых ее закоулков в виде слухов и сплетен. Слова обращения передавались, искажались, дополнялись.

Слезы христиан Азии утраивались, зверства еретиков, захвативших Гроб Господа, удесятерялись, и скоро не было в городах и весях того, кто остался бы к этому безразличным.

Крест принимали селениями. Как ни старались настоятели церквей остановить волну чересчур уж пылкого энтузиазма, захватившую прихожан, остудить горячие головы, напомнив им о словах самого Святого Петра, ничего у них не получалось.