Русь и Орда

Бояре, негодующе бормоча и утирая платками вспотевшие лысины, направились в крестовую палату, откуда уже тянуло пряным запахом ладана и слышались возгласы протопопа Аверкия. Вскоре в горнице остались только княжич и воевода.

– Слыхал, Семен Никитич, – спросил Василий, когда последняя боярская спина исчезла за дверью, – сколь хочется им меня в свою веру обратить? Пусть пождут, я им еще покажу, кто здесь хозяин!

– Не тронь ты их лучше, Василей Пантелеич, – угрюмо промолвил Алтухов. – Того зла, что они на Руси сеют, ты один николи не выведешь, а сила у них большая.

С ними свяжешься – не будет тебе спокойной жизни.

– Страшен сон, да милостив Бог, – беспечно ответил Василий. – Ну, да не о том сейчас речь. Я так смекаю, что Лаврушка правду сказал: брянцы со всем полоном в наших лесах заночуют. Прямо на Брянск они от Бугров не пойдут: Пашка Голофеев не дурак и разумеет, что на этом пути мы их легко перехватить можем. Скорее всего пойдут они правым берегом Ревны и, не доходя Десны, лесом срежут к переправе у Свенского монастыря.

Ты как мыслишь?

– Мыслю, как и ты: больше им переправиться негде. От Бугров туда поприщ пятьдесят, – до ночи они с полоном и половины того не пройдут. Стало быть, настигнуть их не столь трудно.

– Добро! Как месяц взойдет, так и выступим. Бери две сотни воев да скажи, чтобы хорошо подкормили коней: пойдем быстро и налегке. Лаврушке дашь саблю либо копье, что пожелает. А все прочее он завтра сам добудет, – видать, парень не промах. Ну, так с Богом!

– Иду, княжич.

Все будет исполнено.

* * *

Боярин Шестак с трудом дождался окончания молебна. Он, по привычке, истово крестился и клал поклоны, как и все, но смысл происходящего и возгласы протопопа проходили мимо его сознания. В груди его кипели гнев и возмущение. Дерзости княжича давно были боярину не в диковинку, но сегодня он был задет особенно чувствительно: род его и впрямь был не слишком знатен, а небольшую вотчину, унаследованную от отца, он увеличил во много раз, пользуясь всякими средствами.

Были среди них и такие, о которых боярин сам не любил вспоминать и уж совсем не терпел, когда на них намекали другие.

По окончании молебна он нарочно задержался в крестовой палате, вступивши в долгую беседу с отцом Аверкием, а когда все разошлись, вышел в горницу и приоткрыл дверь в княжью опочивальню.

Старый князь неподвижно лежал под божницей, глаза его были закрыты, грудь дышала ровно. Казалось, он мирно спит.