Крушение столпов

Его все еще красивые руки, худые, в коричневых пятнах, с темными, коротко остриженными ногтями, лежали на коленях покойно, как на подушке. На безымянном пальце левой руки виднелась широкая сердоликовая печатка.

Тлеющие в камине угли отбрасывали красноватые блики на камень, украшающий перстень, на отделку куртки, на раструбы высоких кожаных сапог, сморщенных на щиколотке.

Голова у старика, глубоко сидевшего в вольтеровском кресле, чуть клонилась вбок; на его почти лысой голове сзади еще сохранился венчик жестких седых волос, отвислый подбородок складками опускался на двойной бант пикейного галстука, заколотого булавкой с оленьим зубом.

Часы в комнате пробили шесть, затем раздалось еще два удара, послабее, отзвонивших половину.

«Значит, уже темно, – не выходя из полудремы, подумал маркиз де Ла Моннери. – Взяли они его или нет?..»

Он услышал, как треснуло полено и посыпались угли. Но не шевельнулся, зная, что перед каждым камином есть медный экран.

«Кстати, где я? – подумал маркиз. – В малой гостиной. Тогда какой здесь должен быть камин? С грифонами или с музами?»

Он поднялся, осторожно вытянув вверх руку, чтобы не стукнуться о мощный каменный карниз в стиле ренессанс, опоясывавший колпак над камином. Пальцы старика чуть заметно, судорожно шевелились и, добравшись до скульптур, нащупали крылья, бороздки, изображающие перья на лапках, заканчивающихся острыми когтями. Да, это был камин с грифонами, украшенный в нескольких местах большой буквой «М» – своего рода гербом Моглева, составленным из двух перекрещивающихся шпаг и увенчанным короной.

Другой камин – с музами – находился в большой гостиной.

«Ну вот, – подумал маркиз, – я уже и не знаю, что у меня в доме».

Он снова нащупал подлокотник кресла и, вздохнув, опустился на сиденье.

Маркизу де Ла Моннери было восемьдесят четыре года. Несколько лет назад ему удалили катаракту с обоих глаз, но и это не спасло его от слепоты.

Лишь в яркий солнечный день он еще мог с трудом разглядеть серый проем окна – словно простыню, висящую в черноте ночи; в иные вечера едва различимое свечение указывало ему, что зажгли лампы. Он жил словно в глубине огромной мертвой жемчужины.

Временами, когда между ним и лампой кто-нибудь проходил, он различал тень и думал: «Смотри-ка! Я все-таки что-то увидел». Но и эти последние проблески зрения ослабевали с каждой неделей.