Японский петушок. Из жизни знаменитостей

Лев Николаевич всегда любил пешие прогулки. Отправляясь в поход, часто в компании, граф выбирал самую короткую дорогу, которая почему-то оказывалась наиболее запутанной и протяжённой. Нередко ходоки, возглавляемые бородатым мыслителем, подолгу плутали по чащобам и оврагам, ища просвета и следов цивилизации.

Раз уж зашла тема о ходоках и дорогах, осмелюсь высказать теорию о «непредвиденном бегстве» Льва Николаевича из собственного дома. Мне думается, никакого бегства и не было: Лев Николаевич просто совершал обыкновенный моцион, и дорога, которую он избрал для прогулки, увела его далеко за пределы Ясной Поляны… весьма далеко.

В тот снежный, морозный день, когда Толстой прогуливался вблизи Новинского бульвара, ему повстречался его новый знакомый, молодой пианист, выпускник Московской консерватории Александр Борисович Гольденвейзер.

– Александр Борисович, – окрикнул музыканта Толстой. Гольденвейзер приветливо улыбнулся и поспешил к графу «на поклон».

– Добрый день, Лев Николаевич!

– Здравствуйте, Александр Борисович! Я вижу: вы легки на ногу.

Торопитесь?

– Нет, Лев Николаевич. Привычку взял.

– Не хотите ли прогуляться на пару?

– С удовольствием.

– Из деликатности говорите. Обидеть не хотите? – Толстой посмотрел с хитрецой.

– Ну что вы, Лев Николаевич, – возразил Гольденвейзер. – С вами – хоть до Камчатки.

– До Камчатки не обещаю, но до Никитского дойдём.

И они пошли.

– Александр Борисович, – обратился Толстой, – мне помнится, когда мы с вами виделись, вы сказали мне, что больше прочей любите музыку Бетховена.

Верно?

– Да, верно. А вам это кажется удивительным?

– Мне, Александр Борисович, претит, что ныне всякий, у кого ни спроси о композиторах, спешит тебе «Бетховен» сказать, даже если в душе совсем другое держит. А почему, вы думаете? Потому что поветрие такое, моду завели. Скажешь: «Бетховен», и вроде умным со стороны кажешься, на тебя с интересом заглядываются, шепчутся за спиной, мол, человек с головой, хоть в Сократы записывай, да и сам свою дурь за мудрость признаёшь.

И всё оттого, что Бетховена на олимпы искусства поставляешь. – Лев Николаевич презрительно махнул рукой. – Я вам, Александр Борисович, честно скажу: не люблю я Бетховена, скучен он, однообразен… А самолюбия сколько. Слушаешь его и думаешь: гордыня в человеке, гордыня…

Гольденвейзер, очень любивший музыку Бетховена, безоружно пожал плечами. Спорить с графом было делом непростым.