Письма времени

Но скорей всего Вы меня помните по несчастной привычке открыто курить, я в университете была такая одна». И дальше: «В феврале 1969 года мы собираемся открыть школьный музей А.С.Пушкина. Мне кажется, что в нем просто не может не быть Вашей книги о Пушкине с дарственной надписью…» «…Ваша книга, так тепло подписанная, принесла мне столько радости! Спасибо Вам, дорогой Борис Павлович, за добрую память, душевную щедрость, а судьбе – за то, что она подарила нам такого учителя. До сих пор, как будто вчера это было, помню Ваше лицо, осанку, кашне, запах табака, жесты.

А о том, что Вы говорили, читали, переливали в нас, и вспоминать не нужно: это живет в самой сути нашей. Одна из преподавателей университета когда-то сказала о пребывании в Перми, как он чудесном изгнании. Если оно кажется таким нашим любимым наставникам, то можете верить, что мы – ученики, достигшие солидного возраста, вполне понимаем, что от Перми получили…»

Переписка же с Таней Годневой, тоже пермской студенткой, затянулась на много лет.

Умный, сверхчувствительный человек, оказавшийся волею судьбы в сталинской России. Возможно, трагическая судьба Тани была бы иной, родись она в другой стране, в другое время. Возможно, она бы писала книги, жила бы своей особенной жизнью и была бы относительно счастливой… Но мы не выбираем время и место рождения. В системе, где абсолютная цензура была не только на то, что ты пишешь и говоришь, но и на то, что ты думаешь, советские психиатры находят у Тани шизофрению (диагноз, знакомый очень многим советским гражданам). Вот несколько строк из ее писем к Б.П.: «Сегодня совсем другой день. Живу потихоньку, как положено – с заткнутой глоткой и тавром неполноценности. Поклоняюсь великому тезису – всякое неподчинение автоматически считать невменяемостью (голубая, универсальная мечта всякой машины подавления)…»

Но, как натура тонкая, творческая, глубоко ранимая, она все же не может не писать, не может оставить вещи, по ее же словам, «в бессловесном рабстве».

Она пишет «в стол», чтобы потом «уничтожить, когда затею приборку». После войны она, возможно, неожиданно для самой себя, начинает писать Б.П. в Ленинград, куда он возвратился после эвакуации. Первое письмо датировано 1946 годом. В одном из писем она пишет: «Очень боюсь, что останусь одна в этом пустом оледеневшем мире. Вы – единственное, что связывает меня с хорошим.