Тайный год. Неизвестный дневник священника

В них, со ссылками на святых отцов, излагались порой крайние точки зрения на острые церковно-общественные проблемы и предлагались для их решения жесткие подходы.

Своеобразие стиля записок о. Спиридона в сочетании широты богословского зрения, глубокого мистического восприятия всеблагого Промысла, постижения бесконечности Божественной любви и при этом порой гневного взгляда на «грешников» вполне в черносотенном духе. Он смотрит на действительность одновременно с точки зрения милующего и любящего христианского сердца и с точки зрения корпоративно-церковной, осудительной и полной старых предрассудков.

Но если читатель, натолкнувшись в записках архимандрита на его мысли и высказывания, словно рожденные в мраке Средневековья, заключит, что тот был мракобесом, то ошибется. Чтобы понять язык автора, проследим ход его мыслей.

Духовная и мистическая проблематика

Каждая запись является попыткой осознать свое «я», стремлением понять Отчую волю о человеке, о мире, о последних судьбах земли. Одновременно с этим автор стремится понять взаимоотношения между тремя Ипостасями Св.

 Троицы, а также передать свое преклонение перед Христом, перед Его любовью и дарами, которыми окружен человек на протяжении своего земного пути. Преклонения автору мало, он пытается войти в глубины творческого замысла Промысла о путях человека в истории и «тает» от восторга перед высшей волей. Потому как та заключается в приклонении неба к земле: введении небесных начал в плоть твари и земного устроения с тем, чтобы сделать последнее преддверием Царства вечности, а каждого человека – отражением Самого Сына Божьего в Его славе.

Только в таком виде, в соединении через подвиг Христа человеческой природы с божественной, автор готов принять все мироздание, весь замысел Творца, всю историю как путь, имеющий своей целью восстановление Адама. Для архимандрита дело Христа является осью бытия, вокруг которой вращаются все его внутренние и внешние интересы. Монах пытается хоть в малейшей мере коснуться этого «всеспасительного» действа.

В такой сопричастности к нему он черпает силы для жизни, а значит, для покаяния, радости и благодарения.

Каждая запись является для автора некоторым психическим и интеллектуальным механизмом по разогреванию смирения, благоговения перед чудом божественного снисхождения и очистительного внутреннего плача. До тех пор пока этот невидимый, но внутренне осязаемый автором механизм не срабатывает, он находится на грани смерти и уныния.