Кустики

После выясняется, что это дерьмо, которое накопилось в диване: туда ходит по большому кошка. Маму вырвало, она на сутки потеряла голос. В избе, в отличие от позапрошлого лета, когда я в предыдущий раз навещала еще ходячую бабулю и нанюхалась в этой избе свежего человечьего дерьма (клали прям в постель ее дружки-алкаши, с которыми бабуля глушила одеколон), пахло так же, как когда-то в доме моего детства – старом бабушкином доме в Покровке, который спалил дядька-алкоголик: хорошо натопленной печкой-мазанкой (не железной, а кирпичной кладки) и чистыми полами, и чем-то еще таким, чем пахнет только в доме моей бабушки, больше не у кого.

Бабуля лежит в комнате у печи под одеялом и тулупом. Голова в чистом платочке, но на черной от грязи наволочке (кошка спит у изголовья – после рассказывает мама). Ей 82 года, больше не пьет и не двигается, – ноги у бабули сохнут и болят, в хорошей памяти, в отличие от времен запоев, когда забывалась и несла бред. Здоровое сердце. Лицо за полтора года намного постарело и осунулось, маленький бабушко-мамин носик еще больше скосился в сторону. На меня смотрит один бабулечкин глаз-василек, второй в гнойничках – слипся. Мама его протирает и спрашивает:

– Как живешь, мам?

Бабуля молчит. Тетька Катька приходит на помощь: «Скажи: ху*во живу!»

– Ху*во живу! – четко тараторит баба Фиса абсолютно не шамкающим ртом.

Тетка подкидывает дров, рассказывает, что садить бабулю на диван не решается больше. Однажды посадила, приходит – а та на полу лежит. Упала. Поэтому сейчас приходится бороться с пролежнями.

Памперсы бабуле больше не надевают. Она их снимает и дерет в мелкий пух. Мама спрашивала:

– Зачем дерешь-то?

Отвечает:

– Надо ж че-то делать…

Всю жизнь бабуля впахивала, как лошадь. Трудно без работы. Но дать ей крючок – вдруг ткнет в беспамятстве себя в глаз. К тетке в дом ее нельзя – запах. Там внуки и тесно. К моей маме в Заводоуковск бабуля ехать напрочь отказывается. Мама бодро ее поздравляет с Новым годом, моя дочь фоткает и так же бодро, как мама, комментирует: «Бабуля, ты у нас красавица!» А я не умею так – бодрячком поддерживать, губы предательски трясутся, мысленно только кладу на нее крестное знамение, много-много раз… Единственно, что смогла выдавить из себя:

– Баб, ты молишься?

– Молюсь! – с моим любимым круглым «о» рикошетит моя бойкая бабулечка.

И я за тебя молюсь. С Новым годом. И…я хочу, чтоб ты поскорее ушла в лучший мир, оставив это такое обременительное для тебя тело.