Сквозь окно моего подъезда

Показывать было нечего: портфель валялся закрытым, внутри протухло яблоко, и разлилось молоко в тетрапаке, которое мне выдавали как малоимущему. Я обижался – ничего я не малоимущий! Подумаешь, бабушка с дедушкой воспитывают. Папа-то деньги отправляет.

Замявшись, я вытащил помятую тетрадку из папки с подписью «Руский язык». Ошибку я давно заметил, но исправлять ее было лень.

– Вадя… – угрожающе начала она, а потом, размахнувшись, шлепнула тетрадью меня по макушке. – Как слово «русский» пишется?

– Так и пишется! – я выхватил тетрадь так резко, что обложка надорвалась.

 – Все сделаю! Только уходи!

– Дождешься, – проворчала она, – что я деда позову, и он твои уроки будет проверять. Хочешь?

Надувшись, я достал потрепанный пенал с изрисованным футбольным мячом. Вместо белых квадратиков у него теперь были синие от шариковой ручки, изнутри он выпачкался в ошметках карандаша, потекшего гелевого стержня и темного грифеля. Точилка рассыпалась, и весь мусор оказался в пенале.

– Новый бы купить…

– И этот нравится, – я плюхнулся на табуретку за стол. Бабуленция включила старую зеленую лампу. Она ударила в стол и тетрадный лист потоком яркого искусственного света. Она напоминала мне лампу из комнаты допросов, которую я видел в сериале. Там всегда такие направляли в лицо преступникам, и мне казалось, что бабуленция вот-вот схватит ее сухими пальцами и повернет в мою сторону.

Открыв тетрадь по русскому, я глупо уставился на задание.

– Точно сделаешь? Дед голодный, надо винегрет доделать…

– Иди, иди… – я прикусил карандаш. Резинка давно была откусана, и сейчас я принялась за мягкое дерево. На кончике карандаша оставались следы от моих зубов и немного слюны. – Все сделаю.

Она вышла, прикрыв дверь. А я подскочил и тут же закрыл ее на крючок.

Из кухни пахло винегретом: запах вареной морковки, квашеной капусты и масла просачивался сквозь все дверные щели.

Пока я старательно закрашивал ручкой последний белый квадратик футбольного мяча на пенале, бабуленция с дедом опять ругались. Из кухни их голоса доносились приглушенно, и я был рад, что теперь ко мне не относились. А вот папа, наверное, на Крайнем Севере даже икал – бабуленция всегда говорила, что ему там, бедному, икается.

– Вадя, ужинать! – услышал я окрик, когда они на секунду прервались в обсуждении моего отца.