Эпоха лишних смыслов

– А знаете, что я когда-то была за ним замужем?

Голова закружилась, и я с трудом смогла унять внезапную дрожь в руках.

– В каком смысле, Микаэла Витальевна?

– В самом прямом, госпожа Оливинская, – вдруг отрезала Арлинова, и ее глаза почти побелели. – Слушайте меня внимательно. Борьке тогда было двадцать семь, а мозгов, значит, на ваш возраст. Я уехала на конференцию, забавное совпадение, не находите? А он затосковал и пошел деконструировать в одиночку. “Простая книжка, – сказал он мне по телефону.

 – Раз плюнуть, Мик. Потенциально опасная, говорят о ней больше, чем читают, и она обрастает легендами, нехорошо. Но работы – часа на полтора субъективки”.

Я сглотнула, пытаясь не поддаться холодному ветру, которым веяло от рассказа Арлиновой. Не может быть. Борис Орлеанский, умница, красавец, комсомолец – любимый герой моего детства из фантастической книжки семидесятых. Весь роман на нем и держался.

– Часа. На полтора. Субъективки, – тихо сказала Арлинова, и мне стало плохо. – Это последнее, что я от него слышала.

Сквозь шум и помехи межгорода. Фотография вот осталась, – она кивнула куда-то влево и поднялась с места, а у меня даже взгляд поднять не нашлось сил. – И тут молодой стажер мне заявляет, что она была в безопасности, находясь в рушащемся мире. Что она могла уйти в любой момент. Что плевать ей на технику безопасности и всякие точки напряжения, которые безумная старуха Арлинова придумала, чтобы досадить лично ей. Сколько еще мне переживать ваши уходы? Уходы молодых, красивых, сильных и дьявольски уверенных, что правила не для них и не про них?

Я стукнула кулаком о край стола, изо всех сил сжала губы.

Они тряслись.

– А теперь, Оливинская, представьте, будьте добры, – Арлинова перешла на шепот, – через три дня возвращается Гамов. Приезжает на работу, а тут сидим мы с Туровым. Подписываем со Светловым контракт на издание его замечательной книги, в которой главная героиня Риоза Оливейра, молодая блондинка со смеющимися глазами, спасает мир сто двадцать три раза, в том числе от нарушения законов физики.

Мне стало холодно, по-настоящему, и я попыталась отогнать страшные чувства, лезущие сквозь трещины в оболочке.

– Ответьте на один вопрос, Оливинская, и вы свободны. Что в подобной ситуации следовало бы сказать Гамову? Что мне следовало бы ему сказать?

Я сжала руки в кулаки – и бессильно утерла выступившие на глазах слезы. Какой позор, черт возьми.

– Не плачьте, это бессмысленно.