Женщина-ветер

Вместо того чтобы скучать на уроках, она, лежа в постели и утопая в мягких подушках, читала Флобера и Мопассана, Вальтера Скотта и Бальзака, а в паузах между приятным чтением ела подогретый бабушкой-динозавром (ей уже стукнуло сто лет, когда-то давно она была неплохой драматической актрисой и играла в севастопольском театре; теперь же она, высокая, бледная и костлявая, была похожа на смерть, разве что без косы) суп да просматривала домашние задания.

С моим приходом Берта оживлялась, вставала с постели, носилась по квартире и старалась сделать для меня что-нибудь приятное.

То угощала меня шоколадными конфетами или куском торта, то дарила какой-нибудь пустяк вроде старой брошки, то давала венгерскую жевательную резинку (крупные, с карамельным вкусом, сладкие разноцветные шарики)… Моя Беатрисс, моя верная подружка, с которой мы ночами, выбравшись из своих городских квартир (петли входных дверей предусмотрительно смазывали машинным маслом!), одетые в черные штапельные балахоны, срезали розы на парковых клумбах… Какие же невинные развлечения! Школьные годы растянулись на полжизни. Мы едва с ней дождались выпускного, шили, глупые, смешные бальные платья, приталенные, длинные, открытые, ждали, что вот теперь-то наши ленивые и слепые одноклассники заметят нас, вчерашних серых мышек, и пригласят на танец, но не пригласили, мы с моей нежной Беатрисс так и простояли торжественно-девственные, нетронутые, как вазы со свежесрезанными розами, никому не нужные и готовые вот-вот разрыдаться, в то время как наши продвинутые, в коротких платьях и размалеванные под хохлому девицы, хлебнув водочки, в пустых классах ночной гулкой школы постанывали в объятьях наших уже зрячих одноклассников…

Изумрудные глаза Беатрисс, ее черные кудри и белую матовую кожу заметили в университете, куда мы с ней поступили, правда, на разные факультеты.

У моей подружки появились любовники, разного возраста и положения – и молочной спелости студенты, и присыпанные пылью и перхотью невзрачные профессора. Словно исполняя только ей известный долг перед мужской половиной человечества, она плавно переходила из рук в руки с удивлявшей меня покорностью, нисколько не заботясь о своей репутации и о своем будущем. Она не боялась ни болезней, ни сплетен, не брезговала ни одним положившим на нее глаз самцом. Ей нравилось, что ее желают, и отдавалась мужчинам так, как если бы это входило в правила поведения студенток университета.