Зеркало загадок

В шитый пояс запихал

десять песо полновесных:

с грузом этих денег честных

буду принят как игрок,

карты – тоже мой конек,

обскачу умельцев местных.

Стремена и пряжки прочны,

бляхи на ремнях – как пламя,

луки вышиты гербами

славной армии Восточной.

Не видал, скажу вам точно,

краше и нарядней сбруи!

Ни словечком не совру я —

конь был чудо как хорош.

Эти мысли мне как нож,

прочь гоню тоску пустую.

Ярче солнца жеребец,

легче света, крепок, ловок,

и для ихних потасовок

был он слишком молодец!

Жаром пышет удалец,

а подковы, что на нем,

отливают серебром,

как луна над горным кряжем.

Был я счастлив, прямо скажем:

я гордился тем конем.

Эрнандес напишет:

Оседлал я вороного.

Вот конек был – ей-же-ей,

лучших я не знал коней:

с ним на скачках в Айякучо

денег выиграл я кучу.

Конь для нас всего главней.

Я навьючил вороного

всем накопленным добром:

пончо взял, стянул ремнем

войлоки да одежонку…

И свою оставил женку

почитай что нагишом.

Сбрую всю свою и снасть

прихватил я в путь-дорогу:

лассо, болас, хлыст, треногу…

Полной чашей был мой дом.

Верьте, нет, но я, ей-богу,

не всегда был бедняком[5 - Перевод М. Донского.].

Луссич пишет:

Чтоб сыскать себе ночлег,

нам даны леса и горы:

где зверье находит норы,

скроется и человек.

Эрнандес напишет:

Где бы ни был днем, а к ночи

я пускался в путь-дорогу:

может, разделю берлогу

я с каким-нибудь зверьем,

не хотелось к людям в дом

приносить с собой тревогу[6 - Перевод М.

Донского.].

Легко заметить, что в октябре-ноябре 1872 года Эрнандес до сих пор был tout sonore encore [7 - Еще звенящий (фр.).]стихами, которые в июне того же года ему дружески посвятил Луссич. Так же легко заметить лаконичность стиля Эрнандеса, его преднамеренную бесхитростность. Когда Мартин Фьерро перечисляет: «дом был, утварь и стада», а потом, упомянув о потерях, восклицает:

Верьте, нет, но я, ей-богу,

не всегда был бедняком, —

он знает, что городские жители обязательно одобрят такую простоту.

Луссич, более спонтанный или более опрометчивый, никогда не ведет себя таким образом. Его литературные притязания были совсем иного рода, они, как правило, не шли дальше имитации самых коварных нежностей «Фауста»:

Я завел себе цветок,

так заботился душевно,

что наряд его волшебный

в целый месяц не поблёк.

Ах, забвения лишь час —

лепесточки облетели.