Котлован

Привыкнув к пустоте, надзиратель громко ссорился с женой, а женщина сидела у открытого окна с ребёнком на коленях и отвечала мужу возгласами брани; сам же ребёнок молча щипал оборку своей рубашки, понимая, но ничего не говоря.

Это терпение ребёнка ободрило Вощева, он увидел, что мать и отец не чувствуют смысла жизни и раздражены, а ребёнок живёт без упрёка, вырастая себе на мученье. Здесь Вощев решил напрячь свою душу, не жалеть тела на работу ума, с тем чтобы вскоре вернуться к дому дорожного надзирателя и рассказать осмысленному ребёнку тайну жизни, всё время забываемую его родителями.

«Их тело сейчас блуждает автоматически, – наблюдал родителей Вощев, – сущности они не чувствуют».

– Отчего вы не чувствуете сущности? – спросил Вощев, обратясь в окно. – У вас ребёнок живёт, а вы ругаетесь – он же весь свет родился окончить.

Муж и жена со страхом совести, скрытой за злобностью лиц, глядели на свидетеля.

– Если вам нечем спокойно существовать, вы бы почитали своего ребёнка – вам лучше будет.

– А тебе чего тут надо? – со злостной тонкостью в голосе спросил надзиратель дороги. – Ты идёшь и иди, для таких и дорогу замостили…

Вощев стоял среди пути не решаясь. Семья ждала, пока он уйдёт, и держала своё зло в запасе.

– Я бы ушёл, но мне некуда. Далеко здесь до другого какого-нибудь города?

– Близко, – ответил надзиратель, – если не будешь стоять, то дорога доведёт.

– А вы чтите своего ребёнка, – сказал Вощев, – когда вы умрёте, то он будет.

Сказав эти слова, Вощев отошёл от дома надзирателя на версту и там сел на край канавы, но вскоре он почувствовал сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо стремиться.

Вощев, истомившись размышлением, лёг в пыльные, проезжие травы; было жарко, дул дневной ветер, и где-то кричали петухи на деревне – всё предавалось безответному существованию, один Вощев отделился и молчал. Умерший, палый лист лежал рядом с головою Вощева, его принёс ветер с дальнего дерева, и теперь этому листу предстояло смирение в земле. Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. «Ты не имел смысла жизни, – со скупостью сочувствия полагал Вощев, – лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить».